заключался весь смысл утешения, но восполнить эту нехватку я могла лишь количеством: подруг, вина, света. Я подняла руку к небу, накрывая луну ладонью, будто собираясь дотянуться.

— Я здесь, — мужской голос ворвался в симфонию песен и музыки.

Встревоженные женщины с криками кинулись к своей брошенной одежде. Кто-то к оружию. Я же опустила руку, разглядывая Старца сквозь пальцы. Белые волосы сияли в холодном свете, а выгоревшие глаза стали ещё темнее: потрясающий контраст, которым я только что любовалась в совсем ином виде. Илай стоял напротив у края фонтана. Большой, вызывающий, как будто бы совсем неуместный, и всё же…

Я посмотрела на небо. Потом снова вернула взгляд на мужчину. И вскинула ладонь, останавливая стражу.

— И как же ты здесь оказался?

— Брось. Мне даже Датэ таких вопросов не задавал, когда я пробрался в его лагерь.

— Жаль, что это тебя ничему не научило.

— А тебя? Почему ты такая беспечная?

— Беспечная по сравнению с тобой? Мне тоже надо было бежать без оглядки, едва только я узнала, какой ты распутник и… — Я не знала, что ещё вменить ему в вину. — Интересно даже, что ты сам узнал обо мне.

Старец присел и выловил из воды лепесток, сжимая его в пальцах, отчего мне захотелось сглотнуть.

— Всё.

Всё? В каком смысле «всё»? Всё, что хотел узнать, или вообще всё? Почему его «всё» казалось куда более весомым, основательным и важным, чем моё? Речь даже не о ценности сведений. Как он мог превзойти меня в том, в чём я была мастером, и о чём он сам узнал только накануне?

— Ну конечно, — признала я в итоге, — ты же такой бесцеремонный и жадный, надо было понимать, что ты не упустишь возможности присвоить без остатка то, к чему тебя подпустили.

— Моя жадность — результат твоей щедрости, — ответил он тихо.

— Не за что. Похоже, ты так пресытился, что решил меня впредь избегать.

— Ну теперь же я здесь.

— Из зависти, должно быть. — Я оглянулась на попрятавшихся за деревьями женщин. На Жемчужин, которые прятаться не собирались, но он их всё равно не замечал. Старец смотрел на меня, и после недели игнорирования такое сосредоточенное внимание почти смущало. — Хочешь присоединиться? Тебе же вечно мало, но дом Утешений не сможет предоставить тебе ничего подобного.

— Мне «ничего подобного» и не надо, я такими извращениями не занимаюсь.

— Да я знаю, какими ты занимаешься.

Ванны с розовыми лепестками, лунная ночь, дюжина красавиц… вся эта мишура, прикрывающая суть. Его стиль — быстро, случайно, по ходу дела, ненавидя себя в процессе. Но влюбляясь в меня ещё сильнее.

— Точно. И что ты будешь с этим делать? — спросил Старец, и я растерялась. — Ещё до того, как я убил отца и бросил свой дом, я уже был проклят. Так что я пойму, если ты захочешь держаться от меня подальше.

— Да, сейчас бы не помешало.

— Но это не значит, что я тебе это позволю, — закончил он, сжимая лепесток в кулаке. — Тем более, когда дело доходит до твоего купания.

Ах да, он овладел этим искусством в совершенстве. Серьёзно, для него это была целая церемония. Старец ни одной женщине на ложе любви не уделял столько внимания, сколько мне, когда собирался искупать.

Конечно, там не было роз, ароматных курений, музыки и танцовщиц. Воды самой по себе хватало, чтобы наслаждаться процессом. Оправдывая своё желание гигиеной, мужчина прижимал меня к себе, гладил, прикасался везде. Но, даже выглядя и ведя себя как безумец, он контролировал каждое своё движение.

— Беспокоишься, хорошо ли меня обслуживают в твоё отсутствие? — спросила я.

— Да, очень. Занимаясь этим на протяжении десяти лет, я научился ухаживать за тобой безупречно. — Раскрыв ладонь, он выпустил ничуть не помятый лепесток. — Мои руки привычнее твоему телу. Используй меня.

Знакомая картина. Где я это уже видела? Когда-то Старца точно так же потревожили. Он сидел в воде, а женщина, именующая себя Ясноликой госпожой, предлагала ему своё тело. И он отверг её. Её красота вызывала у него брезгливость. Мог ли он тогда представить, что однажды окажется на её месте?

— Нет, — сказала я, поднимаясь из воды. — Теперь это не твоя забота. Ты не прикоснёшься ко мне так. Никогда больше. — Я приблизилась, и Старец посмотрел на меня исподлобья. На стекающую с моего тела воду, на несколько прилипших к коже лепестков. — Но я использую тебя, раз ты сам предложил. По назначению. Надеюсь, совершенствуя навыки горничной, ты не растерял другие свои способности? — Судя по взгляду, он предлагал самой проверить. — Раз ты узнал «всё» обо мне, то и о печати на моём сердце тоже. Ты должен был придумать, что с ней делать.

— Конечно, — в его ответе было что-то прямо противоположное согласию. Я насторожилась… но потом остановила себя. Мы уже прошли этот этап. Я доверяла ему. Он был мастером своего дела, к тому же десять лет — серьёзный испытательный срок.

— Хорошо, что ты в себе уверен.

— У меня появился шанс проявить себя, так что да, я в себе уверен, — решительность его голоса окупила недостаток информации. Он всё продумал ещё до того, как прийти сюда. У него был план. Он знал, что делать. — Идём. Теперь моя очередь приобщить тебя к своему мастерству.

Старец жил не в самом дворце, а в пристройках, подальше от императора и его благородной свиты. Но хотя его комната не была просторна и роскошна, соседей рядом с ней я не заметила. Этот мужчина был свободен больше, чем я, при том, что считался преступником. За мной всегда кто-то присматривал, его же вниманием не баловали.

— Твоя свита, — заговорил Илай, догадавшись, о чём я думаю, — наверняка побежит жаловаться малышу-императору.

— Я уже говорила с ним на этот счёт. Он знает и не станет вмешиваться. — Я подошла к окну, чтобы впустить лунный свет. — А вот если ты не справишься, он использует меч Датэ.

— Мой меч.

— Даже если так, мне не хочется, чтобы меня им зарезали. Но придётся согласиться, если твоя техника окажется бессильна.

— Ложись.

Я хотела возразить, но в итоге промолчала. Помнится, когда он был на моём месте, больше всего меня напрягало его непонимание. Он до последнего сопротивлялся, а ведь мне и так было не по себе в тот раз. Я делилась сокровенным… Эти ситуации были похоже, поэтому я просто тихо покорилась.

Снимая платье, я вспомнила, что не так давно пообещала себе никогда