знакомый образ: старый двор полуразвалившейся метеостанции — последний приют ее отца, ощипанная коза, подаренная ему разведчиками и контрабандой перевезённая с Земли вместе с годовым запасом сена. «Потом съедите, — сказали они. — А пока поите ее молоком. Глядишь, выходите». Это они говорили о младшей сестре Зойки. Верные отцу, их бывшему командиру, они спасли жизнь его дочери, хотя сильно рисковали.

«Зойка, Зоенька, зайченок, — звала ее во сне мать. — Иди погуляй, скоро ужин». Зоя недовольно перевернулась на бок, с силой потянув одеяло на себя. Муж любил спать, широко раскинувшись, собрав вокруг всю постель. Она открыла глаза, пытаясь избавиться от наваждения. Противное чувство совершенной подлости никак не покидало ее.

Во сне все было ложью. Во-первых, мать никогда не звала ее зайченком, а во-вторых — козу для них добыла бабушка со стороны отца. Таинственная женщина, бороздившая космос и рано отошедшая от дел. Зойка и видела ее только однажды на похоронах, в гробу, бабку и ее собаку Шарика, цепного пса, никому не дававшегося в руки, жутко лаявшего и волчком крутившегося у гроба.

Она привстала, поправила упавшее на пол одеяло, сонно подумала: «Нет, все-таки надо что-то делать со старшим. Учиться не хочет, работать еще рано, и в кого такой?».

У нее было трое сыновей и дочь: старший, Олег, от первого мужа, Игорек, Димка и Любовь. Имя каждый раз она выбирала сама, стараясь не попасть на какого-нибудь умершего родственника. «Пусть у детей будет своя судьба», — соглашаясь, говорил её благоверный, а сам… Что сам? Палец о палец не ударил при воспитании сыновей. Бывало, только и скажет, если она прикрикнет: «Слушайтесь мать», ее значит. А она молодая женщина, и на работе ее ценили.

Деньги муж в дом приносил, но это еще разобраться было надо, кто больше зарабатывал. Работал он много, точно, но в свободное время сидел сыч сычом, с места не сдвинешь, и хочется, не то, что приласкать… Она вздрогнула, поймав себя на чёрной мысли. Не такой представлялась ей семейная жизнь.

И старший сын сильно подвел ее. Еще и Игорь в школе подрался. Теперь, после отчисления из академии, Олега, наверное, заберут в армию, а что потом? Придется восстанавливаться, опять платить деньги. Муж будет ворчать: «Вырастила оболтуса, теперь наших детей портишь». А причем здесь Олег, если все его детство она, как мама, устраивала свою жизнь, искала то квартиру, то работу, то подходящего мужа. Мужей-то ее старший сынок повидал немало, это верно. Однажды даже к бабке, ее матери, убежал, сказал: «Не буду жить с тобой. Надоели твои мужики». А у бабки субсидия на жизнь в три копейки и свой старик неходячий, кому Олег там нужен? Приютила его мать, конечно, на пару дней, а потом позвонила Зойке и сказала: «Забирай сына. Почудили и хватит». Зоя до сих пор не могла простить матери ее черствость. Приехала, а Олег с чемоданом сидит на лестничной площадке.

«Выгнали?» — спросил ее давным-давно их сосед, когда она вот так же, собрав вещи, сидела в коридоре.

«Сама ушла».

«Ну-ну…».

А Олег на бабушку рассчитывал, только зря. Был бы здоров дед, он бы внука отстоял. Он и ее тогда почти отстоял.

«Пусть живет, как хочет. Ей учиться, работать, что ты к девке привязалась. Не понравится, перейдет в твой институт».

Дед ее был слишком мягкосердечным, не мог отстоять своего слова до конца, этого Зойка тоже не могла забыть. Вот с тех пор жизнь ее как-то круто и повернулась. Как увидела она глаза Олега, так и взялась за ум. Дальше идти было некуда: родного сына на улице оставлять. Совесть у нее не совсем тогда еще умерла. Это потом бессовестной она совсем стала: квартиру, машину на себя переоформила, заставила мужа завещание написать, чтобы в случае чего какая-нибудь Ритка с ребенком не объявилась на все готовенькое. Они, конечно, не были богачами, но на чужое добро и копейка с рубль. А она своих детей в обиду больше не давала. Глотку готова была перегрызть, даже если была не права, как с Игорем. Парень-то, конечно, виноват, сам в драку полез, но и педагоги на что? Почему не уследили? Она решила: так просто это дело не оставит, не даст сделать из сына козла отпущения, пусть другого найдут, у кого родители победнее, да попроще, а уж она свою позицию отстоит, до службы СК дойдет, если потребуется.

«Ложись уже, — попрекнул ее муж и потянул одеяло на себя. — Спину мне раскрываешь».

«Не забудь, завтра нам с тобой в школу. Надо разобраться», — напомнила она ему.

«А ты сама?»

«Не в этот раз. На мужчин, отцов, они реагируют по-другому. Сразу видно, кто занимается воспитанием сына, поэтому я хочу, чтобы пошел ты».

«Ладно, — нехотя согласился он. — Хотя Игорь и сам хорош».

«Он твой сын или не твой?» — начала заводиться Зойка.

«Мой, — примирительно протянул муж и обнял ее. — Ладно, сказал «пойду», значит пойду. Чего ты начинаешь-то?»

«Это я начинаю?»

«Ну я. Давай спать. Завтра у меня и вправду тяжелый день».

С Зойкой лучше было не спорить. Все равно останешься в дураках. Он зевнул и повернулся на бок. Закрыл ухо одеялом. Пусть думает, что он спит.

4

Что он помнил о школе?

«О чем они только думают! — возмущалась Зойка, вышагивая, как генерал, с экстренного родительского собрания. — А педагоги на что? Куда смотрят? Чего ты молчишь? Сказал бы ему. Сидели оба, зевали, о чем только и думали. Ты вроде не дурак, занялся бы что ли сыновьями, сводил куда-нибудь, поговорили бы по-мужски. Учителя говорят: «Потеряли сына».

Он молча кивал, не желая спорить. Он помнил, о чем думал в старшей школе: о жизни, о себе, о любви, гордости, будущем мире, а потом уж об учебе, хотя учился неплохо, по программе успевал. Но и учителя у них тогда были другие, не звонили чуть что родителям, умели так сказать, что пропадала всякая охота спорить. Одну, правда, они все же засмеяли. Ему до сих пор стыдно было вспоминать об этом.

Пожилая учительница истории, пришедшая на замену в середине года, требовала от них не цитат из учебника, а умения рассуждать, быть включенным в урок, а они привыкли к сытому спокойствию, привыкли, что, ответив один раз, можно было отсидеть оставшееся время урока, занимаясь своими делами. Вот и поперли, возмутились, зацепились за то, что она на перемене любила есть морковь, так и прозвали ее «морковка», высмеивали, пакостили, а ведь были уже взрослыми, выпускной класс. В