Психи. Их разум напомнила катаклизм, повлиять на него было практически невозможно. Речь необязательно про маньяков, а про людей без эмпатии. Или с эмоциональной глухотой. Как мне свести с ума противника, который не знает что такое эмоции? Который ничего не боится? Просто ничего не боится, у него нет даже инстинкта самосохранения. Ему на всё плевать.

И Смоленко как раз был психом, в сознании которого горело неудержимое пламя. Все это знали, Оболенский всегда делал на это расчёт, ведь капитан даже в сам ад десантируется по приказу. Попутно он поведёт за собой и солдат, который увидят в действиях командира храбрость, патриотизм и веру. На деле же Смоленко просто ничего и никогда не боялся. Удивительно как он дожил до такого возраста, будучи ещё и военным.

Помимо иммунитета к психическим атакам, у таких врагов есть ещё одна неприятная особенность. Отдача. Ведь я вполне здоров и прикосновение к этому аду в процессе создания, между нами, мостов очень сильно бьёт по мозгам. И чёртов Смоленко если не знал об этом, то как минимум уже догадался ещё после поглощения коменданта в Пиллау.

И вот уже оскал появляется на лице Смоленко. Он резко сближается, пользуясь моим замешательством, финка направлена прямо в мою грудь, вторая рука капитана упирается в рукоятку, добавляем к этому скорость движения, мощь пароприводов и такой удар даже пластину стальную пробьёт, а уж грудину тем более.

Однако нет безвыходных ситуаций. Удар принимать придётся, уйти не успеваю, однако есть возможность создать точечный барьер. Я вложил всю энергию, дабы защитить само сердце барьером, после столкновения нож уйдёт в сторону, повредит лёгкое, может быть заденет артерию или ещё какой-нибудь орган, но это меня не убьёт.

Кроме того, моя левая рука уже мчится на перехват лезвия. Протез вполне может успеть. Моя же шашка уже мчится в бок Смоленко, под таким углом, чтобы войти в плоть под нижним ребром и ещё превратит в фарш органы грудной клетки, может быть даже поразить сердце.

– Хватит! – вдруг рявкнул Оболенский.

А в следующее мгновение между нами произошёл взрыв. Не осколочный, не вакуумный, даже не огненный, а ледяной. Стужа не сбила нас с ног, однако погасила импульс, буквально охладила.

– Отличный бой! Все видели?! – Оболенский повернулся к солдатам. – Вот с таким рвением нужно громить немцев! К такому мастерству нужно стремиться! Даже если вы не одарённый, то и без магии можете очень многое. Смотрите своему врагу в глаза, не бойтесь этого, пусть этого боится он! А вы увидите в его глазах его желания, следующее действие, а затем и смерть. Смоленко, Саш, молодцы, вы послужили и будете служить примером для многих! Подойдите ко мне.

Солдаты начали потихоньку расходится, приняв все слова за чистую монету. Я же подошёл к генералу Оболенскому, как это сделал и Смоленко.

– А теперь слушайте сюда, – Оболенский стал говорить тише, чтобы оставшиеся солдаты ничего не услышали. – Ещё раз вы полудурки выкинете что-то подобное, оба под трибунал отправитесь. Бараны.

– Выкину ещё раз.

– Что ты, Саш, сказал?

– Я сказал, что выкину ещё раз. У всего есть предел, – я подошёл в упор к Оболенскому. – И если кто-то хочет захлёбываться в ненависти, то пусть. Но если этот кто-то начинает тянуть за собой других или толкать их… этого я не стерплю.

Оболенский прищурился, после чего достал сигару и затянулся. Некоторое время он молча стоял и играл со мной в гляделки. После чего всё же генерал произнёс:

– Я тебя услышал. И в первый раз это прощу, но только потому, что ты очень помог нам в Кёнигсберге. Особенно с Изенбургом. Что же касается тебя… – Оболенский перевёл взгляд на всё ещё взбешённого Смоленко. – Твоё рвение незаменимо в бою, но здесь оно мешает. Держи себя в руках. Теперь иди. Михаил, проконтролируй от моего имени погрузку пленных для отправки в поместье Морозовых.

– Так точно! – произнёс Миша и тут же отправился исполнять приказ.

– А теперь переходим к главному… – вздохнул Оболенский, после чего сделал очень мощную затяжку. – Кто из вас создал кровавый плющ?

– Я создала, – тут же призналась Кристина.

– А кто поглощал сознание людей?

– Моя работа.

– С этим разобрались. Что же… принуждать вас к чему-то мне Самсонов запретил. Поэтому ступайте. И да, Кристина, в следующий раз ты в партизана не играй. А то вон до чего довели…

– Да я просто… не знала, что сказать… – начала что-то бормотать смущённая Кристина, а офицеры уже развернулись и направились обратно в штаб. – Даже слова вставить не дали, а я что… я ничего… блин… Извини, Саш.

– Ой, да пошли они нахрен. Хрычи грёбанные, что не солдат, то цифра, что не одарённый, то инструмент, – с горяча ляпнул я и скорее всего был услышан, пусть и проигнорирован. – Сходил, бляха, в полевую кухню.

– Какую полевую кухню?

– Мороженное ела когда-нибудь? Вопрос риторический. Пойдём.

– А ты не сердишься?

– На что?

– Ну… это же из-за меня вот так всё получилось. Если бы я сразу сказала нет, то может быть…

– Насрать. Драму ещё не хватало развести тут. А Смоленко давно по рылу своему не получал. Совсем уже контуженным стал. Нет, ты видела? Там один из пленных немцев вообще мальчик был, лет шестнадцать наверное! А он говорит жри, бляха. Конченный.

На это Кристина ничего не ответила, лишь продолжала грустно вздыхать, да хмуро поглядывать в разные стороны. Но так или иначе до полевой кухни мы добрались уже без Миши и без приключений. Как, собственно, и вернулись в блиндаж.

– О, Саш, а мы тебя заждались! – первым радостно воскликнул Ваня. – Но ничего, понимаем, были дела поважнее. Например, набить морду ротному. Зачем кстати набил?

– Ну а хули он.

После этого Ваня довольно вздохнул, посмотрел на потолок, да развёл руки в разные стороны. В левую Костя положил три толстые самокрутки, а в правой оказалась самодельная зажигался Алёны.

– Ты, Костя, конечно, интеллигент, но по-мужски совсем не мыслишь, без обид, – пояснил Ваня, тут же пряча подарки в карманы. – Ты, Алёна, девушка, конечно, но и тебе неплохо бы научиться понимать, что у нас, мужиков, в голове.

– А как ты так дословно угадал? Я не понимаю,