То-то же! Передай Максимову наказ – и живо туда!.. Вишь, казачки перестраиваются! Должно быть, приметили нас! Давай, давай, Яков!

– Добро! – кивнул головой Яков и побежал к своей сотне.

Он поднял её и сразу же скрылся с ней в овраге за позицией Валуева. Через несколько минут он показался там, где заканчивался овраг.

Валуев увидел, как всадники повернули на зелёную кошенину, чтобы не поднимать пыль, не выдать себя, и вскоре исчезли за леском.

«Молодец!» – мысленно похвалил он сотника за смекалку.

А за речкой Серпуховкой расплывчатой тёмной массой показались основные силы донских казаков. Когда они подошли ближе, среди них тут и там замелькали остроконечные башлыки.

«То же черемисы», – сообразил Григорий, но не удивился: какого только сброда не было в войске Калужанина…

Донцы же приняли полк Валуева за московских стрельцов и двинулись на него с явным намерением атаковать. Затем они повели себя как-то странно: вдруг повернули и стали уходить назад, к Коломенскому.

– Чёрт-те что! – вырвалось у Григория, не понимающего, что происходит.

И тут же к нему подскакал вестовой от Салтыкова:

– Григорий Леонтьевич, тебе велено отходить в лагерь!

Валуев снял засаду, ушёл в свой стан и только там узнал, что произошло, и стало ясно поведение донских казаков. Когда разъезды донесли Матюшке, что полки Жолкевского вышли к Серпуховской дороге, тот сразу же увёл войско в укреплённый стан под Коломенским. Вслед за ним ушли из-под города и полки Сапеги.

Этим выходом под стены Москвы Матюшка прервал переговоры. Их отложили на два дня. Затем этот срок перенесли ещё на два дня, а потом ещё на два. Через неделю после начала переговоров из лагеря Жолкевского вышел Заруцкий с донскими казаками и двинулся в сторону Москвы. Не доходя московских застав, он повернул и ушёл под Коломенское, к своему «царику».

* * *

В его лагере Заруцкий появился со своими донскими казаками.

О желании атамана перейти на его сторону Матюшке донесли тут же, как только Заруцкий послал тайно своего человека к Бурбе. Тот же всё время был при царице, служил всё так же верно ей.

– Ну что там, при короле-то, не остался? – язвительным вопросом встретил он Заруцкого, когда тот вошёл к нему в шатёр.

И как ни скрывал он, а всё же в его голосе прозвучала ревность. Ему не давала покоя зависть, что все бегут от него туда, к королю. Вот хотя бы тот же Ураз-Мухаммед, и тот подался туда же. А он ли не привечал его? И там тот был допущен к руке короля, и Урусов с ним же. А что уж говорить о Салтыкове. Или Молчанов Мишка, негодяй, сам напросился туда же, поехал от Филарета…

Лицо донского атамана обветрило и загорело. За полгода, как его не видел Матюшка, он не то постарел, не то повзрослел, стал ещё более сухим и мужественным. И это мужество прибавило ему ещё больше красоты.

– Скучно там, государь, – зевнув, ответил Заруцкий. – Под крепостью встали и стоят.

– А ты что, пришёл за него радеть? – иронически спросил Матюшка Шаховского, который притащился вместе с атаманом. – Князь Григорий, без тебя разберёмся! Не так ли, мой боярин? – спросил он Заруцкого.

И сколько было желчи в этом слове – «мой боярин»…

– Надолго ли? Может, как Салтыков, на полгода!

– Мне с Салтыковым не по пути, – ответил Заруцкий и навалился спиной, по-своему всё так же вольно, на какой-то короб с царским барахлом.

Уже и Пахомки нет давно, а кто-то другой таскает этот царский хлам в походах за царём; должно быть, князь Семён…

– И то хорошо, хоть это понял! – засмеялся Матюшка, с удовольствием скаля зубы и разглядывая своего атамана; он прощал ему многое, простил и этот перелёт к королю.

Он приказал каморнику найти князя Семёна, а когда тот появился, велел подать водку.

– Блудный сын вернулся! – стал язвить он, явно паясничая. – Надо угостить с дорожки-то королевской! Там ведь его не очень-то привечали!..

Откуда он знал про то, как относились к нему под Смоленском, Заруцкий так никогда и не узнал. Он только догадывался, что это всё шло через Марину, от её тайных доверенных, в том числе и в войске короля под Смоленском.

– Не остановишь – призовут! – лаконично заключил Заруцкий, когда зашёл разговор о призвании на российский престол королевича Владислава.

И Матюшку покоробило это. Не хотел он слышать такой прямоты от атамана. У него были свои замыслы, как пресечь всё это дело того же гетмана.

Эта же измена Заруцкого насторожила Жолкевского. И переговоры снова перенесли на неделю. Успокоился он только тогда, когда выяснил через своих агентов настроение в московском войске, у Валуева и в других примкнувших к нему полках.

Наконец, на другой день после Успения, шестнадцатого августа, договор подписали.

Мстиславский с боярами целовали крест новому государю всея Руси. Жолкевский с полковниками поклялись на кресте, что король Сигизмунд даст своего сына, королевича Владислава, на Московское царство. Поклялся он также, что королевич примет православие, прежде чем въедет в столицу. Этой же клятвой он обязался исполнять остальные статьи договора.

В Москве по церквам и соборам началось массовое приведение населения к присяге новому московскому государю. Из приказов полетели по всем городам крестные грамоты с наказом воеводам привести всё население под высокую руку королевича.

Под Москвой же установилось затишье. самозванец, Жолкевский и войско Боярской думы стояли по станам, будто что-то ожидали и в то же время настороженно следили друг за другом.

И так закончился август 1610 года от Рождества Христова.

Глава 11

Яков Тухачевский

Начало сентября выдалось по-летнему тёплым, солнечным. До настоящей осени и холодов было ещё далеко.

На подступах к Смоленску по Московской дороге двигался небольшой отряд русских служилых. До города оставалось вёрст десять. И туда уже были отправлены гонцы с вестью, что к королю идут посланцы от Боярской думы.

Яков Тухачевский скакал на коне в числе двух десятков боярских детей. Они были приставлены к окольничему Михаилу Молчанову и думному дьяку Степану Соловецкому, посланцам Боярской думы. Рядом с ним на коне покачивался его приятель Васька Бестужев. Тот сам напросился в эту поездку, когда узнал у Якова, что он собирается под Смоленск.

– Хорошо-то как, а! Ты что такой хмурый? До дома ведь недалеко! – сказал он Якову.

– Где он, дом-то? – мрачно проворчал Тухачевский. – Паны отобрали. По той осени. Мои под крепость едва ушли. А ты: дом, дом! – передразнил он приятеля.

– Не серчай, – миролюбиво отозвался Васька. – Всё равно края-то свои… На Москве весело, сытно, да не то! – пренебрежительно сказал он так,