для столкновения, – ответил Заруцкий за Трубецкого. – Сапега обещал всего-навсего только не подступать под город… И Жолкевский прекратил с ним переписку.

Матюшка снова перевёл взгляд на Трубецкого.

И тот кивнул головой, подтвердив это.

Да, действительно, Жолкевский перешёл к более крутым мерам. Поздно вечером второго сентября он вывел свои полки из лагеря и двинулся в сторону Коломенского, обходя Москву. По дороге к нему присоединились полки Мстиславского. Они подошли к дальним заставам войска Сапеги, спешились и скрытно подступили к его лагерю.

На рассвете, когда в лагере Сапеги горнисты сыграли зарю, его гусары увидели перед собой королевские полки гетмана, вместе с боярским войском: те стояли боевым порядком.

Это давление силой оказало свое влияние: Сапега выехал на переговоры.

Жолкевский первым поздоровался с ним и разговор начал в мягких тонах. Он щадил его самолюбие, видя, как нелегко идти тому на уступки.

– Пан Ян-Пётр, твои разногласия с королём зашли слишком далеко. А его величество не склонен уступать, когда ущемляют его интересы по умыслу. Подумай, оцени реально своё положение в Московии…

– Пан Станислав, гусары стоят за интересы царя и царицы, задетые не меньше, чем короля. Мы воюем в Московии два года. Положили немало труда за дело царя. И не получили сполна за это. Клялись честью, целовали крест и обещали царю содействовать возвращению наследного престола.

– И выступаете вы против короля! Ты не боишься этого? – спросил Жолкевский Сапегу. – Король – не Шуйский! Его не спрячешь в монастырь… За Димитрия вы держитесь зря. Его в Московии кое-кто лишь признаёт: за малостью ума!..

Под конец встречи Жолкевский смягчился, когда заметил его бледность: Сапега был ещё слаб, не оправился от тяжёлого ранения на сшибке под стенами Москвы.

– Ян-Пётр, не скорби об упущенном, – дружески посоветовал он ему. – Внакладе не останешься…

Жолкевский явно намекал Сапеге, что тот выиграет, и немало – прежние родовые земельные владения в Смоленском уезде – после воцарения королевича на Москве. Но он слишком просто оценивал молодого, энергичного и честолюбивого потомка Семёна Сапеги из канцелярии великого литовского князя Казимира Ягеллончика. Не подозревал он о его тайных устремлениях, которые рушились вместе с Димитрием. Не для того же безвестный писарь Семён Сапега трудился, выводил в люди своих любимых сыновей Богдана и Ивана, чтобы его род остановился на полпути. Казимир Ягеллончик стал литовским королём, когда скончался великий князь Витовт, дед по матери Василия Тёмного, московского великого князя. Было это более ста пятидесяти лет назад. А Семён Сапега цепко держался за Казимира. Он скреплял своей подписью его королевские указы, по меньшей мере с десяток лет, пока на троне был его кумир, известный Казимир. Его старший сын Богдан женился на княжне Друцкой. А из Ивана получился отменный придворный. Он был приставлен в свое время к Елене, дочери великого московского князя Ивана III, супруге короля Александра Ягайловича. Ему было велено присматривать за московитами из её окружения, которые прибыли с ней из Москвы, чтобы они не вели интриг вокруг королевы Елены. И тем не случилось бы порухи делу мира между обоими княжествами. Своей службой при дворе из поколения в поколение и брачными узами с девицами из знатных семей Сапеги, почти что за сотню лет, вышли в паны. Они породнились с князьями Огинскими, Радзивиллами, Чарторыжскими, Любомирскими. И к эпохе Смуты на Руси они уступали по богатству и влиянию в Литовском княжестве лишь Радзивиллам…

И вот теперь он, Ян-Пётр Сапега, достойный потомок писаря, тайно, в мыслях, тянулся за московской короной…

* * *

В монастыре на Угреше, где у Димитрия была ставка, царило смятение. Слухи о встрече Жолкевского и Сапеги дошли до обители Святого Николы быстрее, чем там появился Борковский с гусарами, посланный туда Жолкевским.

Димитрий вошёл с Плещеевым и Петькой в комнату Марины.

Марина встретила его вопрошающим взглядом и на его лице прочитала, а его она уже изучила, следы новых неприятностей.

– Собирайся, мы уходим! – велел он ей. – Сапега перешёл на сторону Жолкевского!

– Я же говорила, а ты верил ему! – едко бросила она и сразу прикусила тонкую губку, когда натолкнулась на тяжёлый взгляд супруга.

Лицо у него посерело, он едва сдерживался от припадка бешенства, раздражённым голосом проговорил: «Мне нужно было его войско! Сама же это понимаешь! Зачем такое говоришь тогда!»

– Что делать, куда теперь-то? – залепетала она, почувствовав, что сказала не то, так говорить с ним было опасно.

– Назад, в Калугу!

– Опять бежать! Да сколько можно?! Ты по своей же вине теряешь верных людей!..

– Марина, перестань! – рявкнул он и побледнел, оглушённый подскочившим в голове давлением, кажется, уже готовый схватить и задушить её.

От его окрика Марина вздрогнула, на глазах у неё навернулись слезы.

– Ты, государь, не делом кричишь на неё! – заступаясь за неё, закрыла её Казановская своей широкой юбкой, как заботливая наседка своего цыплёночка от ворона.

– Собирайте царицу! – не слушая её, заорал он на комнатных девиц, вращая своими большими, навыкат, глазищами.

Напуганная его исступлённым видом, забегала и Казановская, стала подгонять девиц:

– Гретхен, порасторопнее, быстрее! Где тёплые сапожки?! И плед, и шубку не забудьте! Ведь ночь и осень на дворе!

– Да как же мы одни-то! – жалобно вырвалось у Марины, и она, по-детски беспомощная, растерялась.

– Казаки поведут нас, – вяло ответил он, покрываясь испариной от страха, что чуть было не пришиб её, да к тому же беременную.

– Царицу бережно ведите! – заволновалась Казановская. – Как ты, моя касаточка?

Она озабоченно оглядела Марину: та ходила уже на пятом месяце и быстро утомлялась. Поэтому Казановская постоянно хлопотала около неё, от всего оберегала.

– Мне не до этого сейчас, – промолвила Марина дрожащим голосом, как при ознобе. – Опять бежим, вот это тяжело…

Комнатные девицы одели Марину и вышли с ней во двор. К крыльцу подогнали повозку. Было темно и сыро. Накрапывал мелкий дождик. По двору с факелами сновали казаки и холопы, загружая царским барахлом телеги. Появился с боярскими детьми, и уже в седле, Плещеев.

Бурба с казаками подвёл лошадей Димитрию и Петьке.

– А-а, это ты, Бурба! – узнала Марина атамана, вновь оживилась, и на её всегда бледные щёки набежал румянец.

Бурба молча поклонился ей.

А она вспомнила зимний поход с донцами под Дмитров. И от вида вооружённых казаков, ночных факелов, тревожных отрывистых команд у неё появилось обострённое чувство опасности, как и тогда, на валу.

– Я поеду с тобой! – заявила она Димитрию, настраиваясь разделить с ним всю тяжесть пути верхом, и бодро улыбнулась ему.

– Нет! Не смей и думать даже! – грубо отказал он ей.

Она сразу сникла и покорно пошла с женщинами. Казановская и девицы усадили её в повозку. Туда же забрались и