— Ещё бы! — усмешка Богданова — старшего излучала сарказм. — Из реанимации на белом коне, с шашкой наголо.

Взглянув на часы, Николай Владимирович вздохнул так, словно сожалел, что отведённое для разговоров время подошло к концу.

Следовало идти спать. На кухне томилась в ожидании мать, она не ложилась, пока не смерит мужу давление и не проконтролирует приём лекарств. Даже сегодня, в столь нетрадиционный для деревенской жизни день, когда был нарушен распорядок, а вместе с ним и режим, она как истинный блюститель и того, и другого должна была дождаться окончания разговора отца с сыном. После чего призвав на помощь авторитет хозяйки дома, потребовать полного ей подчинения.

— Притомились ребята, ни тебе сигаретного дыма, ни светящихся огоньков, — проговорил Богданов — старший, вглядываясь в ночную мглу.

— А ты как хотел? Какие — никакие, а всё — таки люди.

— В том- то и дело, что никакие. Знать бы ещё, чьи? Хотя думаю…

Повисшая на выдохе пауза, заставила Илью сосредоточиться на смысле не произнесённых отцом слов.

— Думаешь, люди Гришина?

— Чьи же ещё?

И вновь в который раз за последние несколько часов в памяти Ильи всплыла первая встреча с Красновым. Сознание настолько чётко начало выдавать информацию, будто разговор состоялся несколько часов назад. Слова, интонация и даже попытка не дать обратить внимание на неправильно сросшийся мизинец представлялись как отдельно выделенные кинокадры.

Конечно, после всего увиденного и того, что поведал отец, Богданов, обязан был сопоставить факты. Череда выводов и ошеломляющая по своему смыслу догадка не заставили себя ждать.

«А что, если договорённость Рученкова с вором в законе по кличке Граф- выдумка? Если быть более точным — задумка Гришина как часть общего плана? Руча, конечно, сволочь, спора нет, но, чтобы майор ФСБ пошёл на сговор с криминалом, это слишком. Гришин, изучая моё досье, обнаружил знакомую фамилию, что стало поводом для возникновения идеи, чтобы столкнуть нас с Виктором лбами. Если так, то те, что прячутся в «Мерседесе», люди Гришина.

— Надо же какая мразь. Обложил так, что не вдохнуть, обложил по полной программе.

В пылу дошедших до сознания догадок Илья не заметил, как последнюю важную для него мысль он выразил вслух.

— Про кого это ты так? — со свойственной журналисту хваткой вцепился в слова сына Николай Владимирович.

— Про Краснова, который с недавнего времени стал Гришиным.

Зрачки глаз Богданова — старшего сузились, сделав того похожим на готовящегося к броску хищника.

— Гришиным говоришь?

Поняв, что отступать некуда, Илья вынужден был рассказать всё, что произошло с ним по прилёте из Петербурга в Москву. И если до этого в разговоре фамилия Краснова звучала исключительно в ракурсе происходящих с Александром Ивановичем, а затем и с Богдановым — старшим событий, то сейчас всё увязывалось в единый клубок. Рученков, «Мерседес» с номерами 111, инцидент в кафе, похищение Ильи, допрос в лесу. Все нити тянулись к полковнику.

— Чего же ты раньше молчал? — произнёс Николай Владимирович, глядя на Илью так, будто всё, о чём говорили до этого, было сущим пустяком.

— Волновать не хотел. Сердце же.

— Сердце, говоришь? Ну — ну. А я-то думаю, что это оно у меня так стонет. Чувствовало, наверное, что что-то не так.

— Не пойму, ты рад что ли? — заметив, насколько естественно заискрилось в глазах родителя лукавство, произнёс Илья.

— Рад, не рад, но мысля кое — какая имеется. Представившись сотрудником внешней разведки, полковник меняет тему. Переключившись на Рученкова, грузит тебя настолько, что ты не знаешь, кому верить, самому себе или дяде с полковничьими погонами на плечах. Почувствовав, насколько плотно голова твоя заполнилась сомнениями, Гришин предлагает помощь, причём не от себя лично, а от имени государства.

— И я как законопослушный гражданин пошёл у него на поводу?

— Пошёл, но не дошёл. В Никольское Гришин отправил тебя не для того, чтобы сын повидался с родителями. Это ход. Выражаясь языком шахмат, пожертвовав коня, полковник намеревается протащить пешку в ферзи.

— Конь это я?

— Да.

— А кто пешка?

— Сам Гришин. Манера у человека такая — отсиживаться в тени, чтобы потом одни махом шагнуть в ферзи. Ходом этим стало твоё появление в Никольском. Полковник всё рассчитал: и то, что встреча будет желанной, и то, что сядут мужики за стол, опрокинут по рюмашке, сын расскажет отцу про тайник, про француженку, и, конечно же, про разведчика Краснова, который вызвался помочь и который требует, чтобы Илья впредь во всём слушался только его. Родитель раскиснет, шутка ли, сын пошёл по стопам отца. Поведает отпрыску про связь с Соколовым, про секретные документы, про то, как тот завещал заныкать бумаги куда подальше.

Вникая в рассуждения родителя, Илья не переставал удивляться: «Насколько мудры и дальновидны Гришин и отец. Один придумал план. Другой просчитал его от первого до последнего слова. Всё так и было: стол, рюмашки, разговор».

— Но ведь ты уже давал понять, что бумаг Соколова у тебя нет? — старясь быть последовательным как в рассуждениях, так и в словах, произнёс в унисон рассуждениям отца Илья.

— Давал. Но судя по тому, какую активность проявляет полковник, шакал не поверил. Зарылся, мертвяком прикинулся. Мол, хрен с вами, не хотите отдавать, не надо. Главное узнать, где спрятан архив.

— Да, — задумавшись, проговорил Илья так, словно разговаривал не с отцом, а с самим собой. — Наверное, ты прав.

— Не сомневайся, точно прав. Главная опасность для Гришина таится в том, чтобы бумагами Соколова не завладел Лемье?

— Элизабет как дочь имеет полное право унаследовать то, что принадлежало отцу.

— Я не Элизабет имел в виду.

— Тогда кого?

— Отчима.

Сунув руку в карман, Николай Владимирович вынул носовой платок, промокнул выступившие на лбу капельки пота.

— Чего это я тебя, батя, не пойму, — насторожённо реагируя на то, как отец готовится к продолжению разговора, проговорил Илья. — То ты поднимаешь тему архива, то вдруг вспоминаешь Гришина, который на поиски бумаг Соколовых угробил половину жизни. Теперь до Лемье добрался. Ты уж определись, или введёшь меня в курс дела окончательно, или …

— Или что? — не дал договорить Николай Владимирович.

— Или мы подводим черту, после чего каждый останется при своём мнении.

Категоричность постановки вопроса со стороны Ильи не выглядела как ультиматум. Да и было ли кому предъявлять? Отцу? До этого Богданов пока ещё не дошёл. Илья чувствовал, отец что-то знает, но при этом не желает раскрываться до конца. Необходимость категоричности (продолжать разговор или подводить черту) должна была заставить отца отреагировать на дерзость сына.

И тот отреагировал по-своему, не