нападение на констебля) домой. В декабре 1685 года отец Хэторна отослал одного конокрада на Барбадос слугой, уверенный, что если тот останется в тюрьме, то замерзнет насмерть еще до суда. Ветер насквозь продувал ветхое строение, влажность от близости океана проникала всюду. И хотя зима в 1692 году была еще холоднее предыдущих, никто не отправлял ведьм на Барбадос. Милосердие было в большом дефиците. (Вспыльчивый бостонский тюремщик, как говорили, внешне напоминал человека, но демонстрировал «свирепость и грубость тигра» [37]. Он дважды укреплял свое учреждение бревнами и дополнительными замками.) По закону заключенному полагались льняное волокно или пенька для сна и хлеб с водой для еды. Никто не рассчитывал, что какая-нибудь Титуба или Сара Гуд проведут за решеткой месяцы в условиях, которые превращали зловонный, зараженный вшами загон – совершенно точно не предназначенный для длительного пребывания – в «могилу для живых». В самом продвинутом из подобных заведений Новой Англии свергнутый Андрос и его генеральный прокурор могли в 1689 году ожидать, что во время дождя в камере будет как минимум пятнадцать сантиметров воды. Почти все время в темноте, все время голодные, подозреваемые ведьмы поставили печальный рекорд. Тратя немало денег, некоторые родственники – включая топсфилдского констебля – регулярно совершали поездки длиной в целый день, чтобы снабжать заключенных родственников едой, питьем и свежим постельным бельем. Дочери одной осужденной женщины из Ипсвича дважды в неделю привозили к ней своего слепого отца.

Салемская тюрьма была ненамного лучше. В помещении площадью тридцать семь квадратных метров имелось неосвещаемое подземелье, где Джордж Берроуз провел весну и лето. Наверняка он чувствовал себя «погребенным заживо», как и один чиновник из администрации Андроса в более просторной камере. В прошлом тюрьму называли «зловонным местом, воздухом которого не должен дышать христианин» [38]. Пасторский сын, вынужденный гнить там какое-то время, думал, что умрет от холода, будучи и так «почти отравленным вонью собственного дерьма и всего окружающего». Ни один человек, утверждал он, не может вынести «этого чумного смрада». За два с лишним морозных месяца он не сделал ни глотка свежего воздуха. Уильям Дантон, городской плотник, возглавлял салемское пенитенциарное учреждение [39]. Похоже, он исполнял все неприятные гражданские обязанности: ловил мальчишек, пытавшихся пораньше сбежать с собраний в молельне, вызывался быть понятым, собирал налоги. Дантон жил с семьей в здании на Вашингтон-стрит, где его жена продавала заключенным напитки. Охрану значительно усилили после того случая год назад, когда она нечаянно помогла заключенным бежать, уйдя за пивом (побеги до сих пор совершались, но далеко ли убежишь с четырехкилограммовыми кандалами на ногах?). Именно шестидесятичетырехлетнему Дантону выпала малоприятная задача – искать на телах ведьм и колдунов характерные отметины и ковырять булавкой пятна на коже. Невозмутимый Джордж Джейкобс ничего не почувствовал – еще одно доказательство вины.

Натаниэль Кэри сумел уберечь жену от бостонского заточения. Богатые пользовались особыми привилегиями – не только из-за того, что персонал в тюрьмах был по-особому падок на взятки: бостонский тюремщик лишь подтверждал мнение, что такие люди могут больше получить с вверенной им территории, чем с сотки лучших английских пашен. Когда Филипа Инглиша в конце концов взяли под стражу, он заплатил четыре тысячи фунтов, чтобы жить не в тюрьме, а в доме тюремщика. Элизабет Кэри утром 24 мая перевезли через реку в кембриджскую тюрьму, поближе к дому. Ее муж сомневался, что она переживет следующий день, когда в провинции начался пост, призванный дать отпор Сатане. Тяжелые кандалы на ногах женщины привели к конвульсиям. Много раз Кэри требовал их снять. Много раз ему сообщали, что она должна оставаться в кандалах, даже если это опасно для ее жизни, – его жена представляет страшную угрозу общественной безопасности.

К концу мая в тюрьмах сидело минимум шестьдесят подозреваемых, больше, чем когда-либо до того в Массачусетсе. Те, кто замерзал зимой, начали изнемогать от весенней жары. Ситуация становилась критической и требовала принятия срочных мер, как требовали их и узники. Чуть раньше была подана петиция с требованием освобождения благочестивой Ребекки Нёрс, ее подписали тридцать девять жителей деревни. Она наверняка знала об этом от регулярно навещавшей ее семьи и от вновь прибывших заключенных, в числе которых оказалась ее повторно арестованная сестра. Поток жалоб тем временем не истощался. Через две недели после своего приезда Фипс распоряжением, в котором упоминаются душные тюрьмы, но не множество ведьм, учредил особый суд по салемским делам [40]. Он назначил девять судей, для кворума на любой сессии хватало пяти. Большинство из них имели подобный опыт, все состояли в губернаторском совете. Это были торговцы и землевладельцы, самые видные люди Массачусетского залива. Деньги и влияние давали им право сидеть на лучших местах в церкви. Среди них не водилось склонных к насилию охотников за сокровищами. Однако бед они вскоре натворят не меньше, чем целый сонм ведьм – разрушительниц церквей.

Одно из несомненных достоинств колдовства – следование некоторым ясным и непреложным законам. Оно передавалось по наследству, в основном по материнской линии. Подпорченные репутации упрямо оставались таковыми: проступки забывались, а клеймо позора – нет. Одна шотландка предпочла быть сожженной, чем жить с титулом оправданной ведьмы [41]. Семья от нее отказалась, друзья предали. Не имея возможности брать воду из общинных колодцев, оправданная женщина из Чарлстауна вынуждена была пить из луж. Бриджет Бишоп, время от времени воровавшая, так и не смогла сбросить с себя взятое ранее имя. Для большинства обвинителей она осталась Гуди Оливер. Бостонский тюремщик, оглашая ее расходы два шиллинга и пять пенсов в неделю, называл ее «Бриджет Бишоп по кличке Оливер». Несмотря на то что у Массачусетса появился новый губернатор, статус в большой степени тоже передавался генетически. Общественные лидеры порождали общественных лидеров [42]. По крайней мере, некоторые члены городского управления в любом городе воспитывались отцами – членами городского управления; в Салеме таких было почти три четверти. Почти все судьи по делам ведьм были сыновьями торговцев или пасторов. Коттон Мэзер, Джон Хэторн, Джонатан Корвин и Уильям Стаутон пошли по стопам своих отцов. Ослушаться выдающегося, хорошо образованного родителя было так же трудно, как того, кто тридцать лет назад предсказал, что свинья околеет еще до рассвета, и, к несчастью для себя, оказался прав.

Создав первый в Америке суд Oyer and Terminer (с французского, буквально – «заслушивать и решать»), Фипс собрал «людей самых благоразумных и честных, каких только можно найти» [43]. Никто из этих людей не имел юридического образования. У двоих был пасторский опыт. Трое окончили Гарвард. По крайней мере пятеро были торговцами,