Совещание прервал звонок министра. Услышав, что пока убийца знаменитого маэстро не найден, министр приказал усилить работу и связаться с посольством Грузии в Москве:

— Пускай свои службы тоже подключают.

Много толку от них не будет, но дипломатию соблюдем.

— Слушаюсь, товарищ министр, — без особого энтузиазма ответил Бобров и обещал генералу держать его в курсе дела.

Первое сообщение, прибавившее Никите Васильевичу оптимизма, поступило не из Курского вокзала, а именно из аэропорта Домодедово. Человек с фамилией Ахалшвили пытался купить билет на тбилисский рейс. Но поведение кассирши показалось ему подозрительным, он выхватил у нее из рук свой паспорт и смешался с толпой. Бобров вызвал машину и с оперативной группой помчался в аэропорт. Полковник не любил быстрой езды, но сегодня сам торопил водителя;

— Что ты, Коля, тащишься, как трактор?

Прибавь. Упустим грузина. Он где-то там топчется, — ворчал Бобров, хотя водитель и так гнал сто сорок. Больше управленческая «Волга» выжать и не могла.

В Домодедово Никита Васильевич собрал руководителей всех силовых служб и велел прочесать все вокруг аэропорта:

— Обыщите все закоулки. Ахалшвили мог выбросить свои вещи, если понял, что в капкане, — потребовал Бобров.

Прошел час, но убийца задержан не был.

Никита Васильевич еще раз позвонил генералу Грыжину. Иван Григорьевич и сам был растерян.

— Странная штука. Не знаю, что и думать.

Телефоны Петро молчат. Молчит мобильный его помощника. Но самое удивительное, что никто не берет трубку в квартире Аксеновых на Фрунзенской набережной. Чертовщина какая-то, — жаловался генерал.

Бобров поблагодарил Ивана Григорьевича за старания и просил связаться с ним, если Ерожин объявится. Настроение полковника начало быстро падать. Он уже хотел вернуться на Петровку, но тут появилась девушка — лейтенант милиции — и осторожно выложила ему на стол что-то, завернутое в газету.

— Что это, красавица? — спросил Бобров.

Лейтенант кончиками пальцев, стараясь не дотронуться до предмета, развернула газету.

Никита Васильевич увидел длинный обоюдоострый нож — финку, смахивающую на миниатюрный меч. На золоченой ручке имелась надпись на грузинском языке.

Это было то самое оружие, которое Никите Васильевичу описала Галя, любовница Отария.

— Волков, он здесь! — крикнул Бобров по рации и аккуратно завернул финку назад в газету.

— Где нашла? — спросил он девушку, которая продолжала стоять возле стола полковника.

— Нашли в урне, недалеко от камеры хранения, — ответила лейтенант и повела Никиту Васильевича показывать место находки.

Подуставшие работники спецслужб, получив сообщение о найденном оружии, начали поиск убийцы с удвоенной энергией. Все понимали, что след горячий. Бобров передал дежурным на пост при въезде в Москву, чтобы проверяли все легковые машины и кабины грузовиков, идущие со стороны Домодедово. По вагонам электрички, что связывала аэропорт с Павелецким вокзалом, тоже прошлись сотрудники.

Портретов Отария Ахалшвили было в избытке.

Бобров решил перекусить. Он потягивал крепкий черный чай, чтобы прогнать сонливость. Время давно перевалило за полночь.

Полковник ждал результата. Он был уверен, что грузину улизнуть не удастся. Но время шло, а приятных новостей больше никто не приносил. Неожиданным для Боброва оказался звонок генерала Грыжина.

— Я думал, Иван Григорьевич, что вы давно спите, — сказал полковник, глядя на часы.

— Петр у меня, — сообщил генерал. — Но его лучше сейчас не трогать.

" — Перебрал? — предположил Бобров.

— Нет. У него несчастье с женой, — ответил Грыжин.

— Что случилось?

— Петро сам тебе потом расскажет, если захочет. Дай ему время опомниться, — посоветовал генерал. г Бобров не стал настаивать и попрощался.

«Грустно, — подумал он. — Ерожин сейчас бы очень пригодился…»

Прошло еще сорок минут, убийца оставался на свободе. Никита Васильевич минут пять сидел с закрытыми глазами, потом резко вскочил и побежал в кассовый зал. Заметив одного из своих сотрудников, он велел тому показать кассиршу, которая держала в руках паспорт предполагаемого убийцы. Полненькая девушка Ирина Степнюк, имя и фамилия которой сообщала надпись на карточке, укрепленной на лацкане пиджака, кассу уже закрыла и собиралась домой.

— Ты можешь описать этого человека? — спросил Бобров.

— Я не успела его рассмотреть. Увидела фамилию и хотела сообщить дежурному администратору, но он удрал.

— Посмотри на эту карточку. — Бобров протянул одну из копий с портретом Отария.

— Мне уже ее показывали. Нет, не помню.

Я его лица не успела разглядеть, — засмущалась кассирша. — Их столько за смену проходит, разве упомнишь…

— Ну а в паспорте на фотографию посмотрела? — терпеливо продолжал расспрашивать полковник.

Ирина Степнюк задумалась:

— Нет, не посмотрела, а вот год рождения запомнила. Он родился, когда война с немцами началась. Я на историка учусь. Мы сейчас Вторую мировую проходим. Он родился в одна тысяча девятьсот сорок первом.

Бобров ничего не ответил. Он достал телефон и скомандовал отбой.

— Все свободны. Сотрудникам отдела убийств завтра в девять на совещание.

Затем Никита Васильевич не спеша убрал телефон в карман, накинул на плечи полушубок и пошел к машине. Назад в Москву его везли медленно. Быстрой езды полковник не любил.

— Ты, Петро, как был кобелиной, так кобелем и остался, — констатировал Иван Григорьевич, засыпая очередную порцию темно-коричневых зерен в свою допотопную кофейную мельницу. — Мне тебя, конечно, Петро, очень жаль. Девочку ты в жены надыбал славненькую. Она хоть и молода, а уже человечек.

Думаешь, я не понимаю, как приятно мужику на сердце, когда по дому прыгает такая пташка. Грыжин все понимает. Помню, когда моя Галя молодая была, так я сижу за столом, а она ходит, чирикает. Неважно о чем. О чем может женщина говорить? Я голосок слушаю, на нее искоса поглядываю, и мне хорошо. Горько тебе сейчас. Ой как горько. Молодец, что к старику пришел. Только не жди от меня добрых слов.

Скотина ты.

— Ну вот, расскажи тебе, Григории, все начистоту, а ты еще и обложишь, — упрекнул Ерожин генерала. Он поделился с Иваном Григорьевичем своим мимолетным романом в Нижнем Новгороде и теперь получал по заслугам.

За окном пока не рассвело, но зимнее московское утро уже входило в город. Генерал и подполковник сидели на кухне четвертый час.