Но с течением времени она осознала, что это нарушение приличий приводило его в ничуть не меньшее возбуждение, чем езда на скорости с опущенной крышей. Это было пристрастие, удовлетворения которого он не ожидал и даже не искал у жены. Лилия поняла это на инстинктивном уровне и преисполнилась гордостью, что она единственная женщина, которая могла подарить ему желаемое. Но всякий раз, когда ей удавалось уговорить его провести ночь в ее спальне и он засыпал, заключив ее в умиротворяющие объятия, Лилия забывала всю горечь и недовольство, которые она когда-либо испытывала, и сожалела по поводу тех, кому не дано ощутить такое счастье.

Было уже 10 часов вечера. Чонхо стоял у двери своего наставника, прислушиваясь к негромким голосам и клюя носом.

– …Надо поддержать крестьян-арендаторов, которые выступили против «Восточной колонизаторской компании»…

– …То есть отказываемся от Приморья? Не надо было доверяться Красной армии…

Когда Чонхо только переехал в гостевой домик Мёнбо, такие речи показались бы ему полной бессмыслицей. С тем же успехом с ним могли бы попытаться говорить на иностранном языке. У него совсем не было интереса к разучиванию навороченных слов и туманных идей. Он предпочитал оставлять место в голове для мыслей о Яшме, товарищах, еде, крыше над головой и других реальных вещах, от которых у него было тепло на душе, не болело в животе, а ноги оставались крепко стоящими на земле. А потом Мёнбо начал потихоньку вводить его в курс дела, используя те слова, которые парень как раз мог понять. «Приморье» – так русские называли Йеонхэчжу, морозную северную землю, которую корейские всадники захватили две тысячи лет назад. Корейский народ того времени составляли охотники, люди гор, воины. Своей столицей они избрали город Пхеньян, который был недалеко от деревни, где родился Чонхо. Пока молодой человек слушал эти сказы, в нем зарождалось чувство необычно болезненной тоски. Эта скорбь возникала извне и просачивалась внутрь сквозь кожу, подобно бледно-голубому сиянию луны, вою волков и хрусту снега под ногами. Дверь открылась. Вышли несколько мужчин в западных костюмах и пара женщин в традиционных корейских одеяниях. Проходя мимо, они приветствовали Чонхо легкими кивками. Их целиком занимали перешептывания друг с другом. Чонхо немного покраснел, вспоминая, насколько глубокий поклон ему отвесил Мёнбо во время их первой встречи. Революционеры громко рассуждали о ликвидации классов, но только Мёнбо относился с равным уважением ко всем, в том числе к Чонхо.

– Товарищ Чонхо, простите меня, встреча затянулась, – позвал Мёнбо, и Чонхо вошел в комнату.

Наставник не поднялся ему навстречу. Это было единственное проявление неформальности, которое он позволял себе по прошествии всех этих месяцев. Он сидел за низким столиком, на котором лежали открытая книга, листы бумаги и карандаш. Чонхо сел напротив и заглянул в книгу. Немедленно его голову покинула память обо всех значках, которые он успел выучить. Он позволил черным черточкам на бумаге обратиться в пролетающую стайку журавлей, потом – в кучки угля, разбросанные по снегу. Наконец он резко помотал головой, чтобы отогнать от себя образы, которые ему мало чем могли быть в помощь.

– Начнем с самого начала, – мягко предложил Мёнбо. – Вы же помните этот слог?..

Чонхо отправился за поиском ответа в самую глубину сознания. У него в глазах даже помутнело от напряженной мысли, но в конце концов ему удалось откопать в памяти правильный ответ:

– Дэ.

– Прекрасно! Отлично! А следующий? – спросил Мёнбо. Он прямо весь светился от радостного возбуждения. Не желая разочаровать учителя, Чонхо вновь и вновь погружался в мысли на поиски разгадок.

После мучительно долгого часа Мёнбо захлопнул книгу.

– Думаю, с нас на сегодня хватит чтения, – сказал он с улыбкой, словно стараясь подбодрить Чонхо. – Я понимаю, что наши занятия не всегда даются легко, товарищ Чонхо. Но моя интуиция подсказывает мне, что вы сыграете большую роль в обретении нами независимости. Именно к этому я вас готовлю. А теперь займемся письмом.

Несколько месяцев подряд Мёнбо предлагал Чонхо копировать десятки согласных и гласных по учебнику. Однако на этот раз он сам написал на бумаге три слога и попросил Чонхо прочитать их вслух.

– Нам… Жон… Нет, Чон… – Чонхо взглянул на ликующего наставника. – Это же мое имя.

– Я неправильно вас учил и тем самым препятствовал вашим успехам в учебе. Надо начинать с самых важных слов. Пускай впредь все, что вы напишете от своего имени, будет осенено искренностью и доброй волей. Вот в чем сила славного имени, с которым никакое высокородное происхождение и никакая громкая слава не сравнятся.

Чонхо, следуя примеру Мёнбо, начал писать первый слог, затем второй, наконец, третий, пока весь лист не был заполнен буквами. Тогда он отложил бумагу исписанной стороной вниз, взял чистый лист и в первый раз в жизни дрожащей рукой вывел три слога, составлявшие его имя. Выполнив упражнение, он задрал голову вверх с рвением школьника. В глазах Мёнбо Чонхо заметил слезы.

– Прекрасно, мой друг, – проговорил Мёнбо, пытаясь скрыть ком в горле. – В вашем почерке угадывается большая сила. Он напоминает ваш характер.

Детские каракули на бумаге были слишком большими и неровными, но Чонхо понял, что слова наставника не насмешка, а искренний комплимент.

Той ночью Чонхо пообещал себе прожить жизнь так, чтобы Мёнбо мог гордиться им. Прежде он хотел стать лучше только ради того, чтобы завоевать любовь Яшмы. С Мёнбо их необратимо связала не кровь и не привязанность, а честь. Осознав это, Чонхо включил Мёнбо в список людей, которых он собирался всегда беречь, что бы ни случилось.

Несмотря на то что его наставник был одним из сорока богатейших людей Кореи, человеком немыслимо влиятельным, он всегда находился в состоянии смертельной опасности. Риск жизни Мёнбо лишь возрос после того, как он отверг путь пацифизма и поиска компромисса. Мёнбо заявил Чонхо, что на марше во имя мира слишком много людей пожертвовали жизнями при практически полном отсутствии ощутимой пользы. Чтобы добиться свободы, нужно было давать сильный отпор. С пониманием этой части уроков у Чонхо проблем не возникало. Он даже порывался сказать: «Ну разумеется, а чего вы, богатеи, ожидали?» Но из уважения к старшему он прикусывал язык. К сожалению, вооруженным силам Кореи существенно подрезали крылья. В течение десятилетия базировавшаяся во Владивостоке армия освобождения, иногда при поддержке Красной армии, одерживала одну победу за другой над Японией. Но затем большевики потребовали от корейцев сдать оружие и либо разойтись, либо поступить под командование русских. Те, кто отказался последовать приказу, были убиты или брошены в камеры.

Положение сил независимости в Маньчжурии было