Память под ее влиянием стала прозрачной, как вода, и хранила секреты надежнее, чем драгоценная шкатулка. При этом она была избирательна, так что я с легкостью могла забывать нежелательные моменты. Постепенно я выучилась искусству играть и скрывать свои чувства под кружевной паутиной лжи. Я начала подыгрывать отцу, то изображая нежную привязанность, то с презрением отворачиваясь, и тем самым добивалась все новых уступок. Моим отцом нельзя было манипулировать, но я изощренно обманывала и изводила его. Моя уступчивость доставалась ему только ценой ответных послаблений. Он мог ударить меня, и тогда я в слезах падала ниц, воздевала руки и отчаянно взывала к Богу. Если же он грозил мне подвалом, намекала, что могу уже находиться в деликатном положении, и, если я замерзну в подвале, он станет вдвойне убийцей, вместе со мной погибнут его надежды. Так я научилась повелевать этим непреклонным мужчиной, который управлял моей судьбой.

Наступила весна, и нам, двум бедным узницам, дозволили прогулки в окрестностях города. Мы бродили среди разнотравья, и тетка раскрывала мне тайну каждой былинки. Тогда-то мне в голову и закралась роковая мысль. Я спросила, есть ли у нее зелье, которое навсегда отвратит отца от меня. Тетка ответила, что это не в ее силах, потому что мы связаны кровными узами, покушаться на которые опасно. Мои долгие слезные мольбы возымели действие, и я добилась согласия. Мы договорились, что она приготовит отвар, который я добавлю в пищу отцу за ужином, прежде чем впущу к себе, а она в это время будет читать заклинание для разрыва всяческих связей между мной и моим тираном. Этот напиток, по ее словам, должен забрать его мужскую силу и вызвать отвращение ко мне. Перед ужином я сумела подмешать зелье в его питье, и отец, казалось, ничего не заметил. От страха я не поднимала глаз от своей тарелки, искоса посматривая на него, когда он был поглощен трапезой.

Но потом, в спальне, я уже не сводила с него взгляда, мое внимание стало настороженным и слишком явным. Тогда отец схватил меня за руки и сказал без обиняков:

– Что это ты косишься на меня весь вечер? Это весьма подозрительно. Придется мне тебя привязать, а то как бы ты не вздумала вонзить нож мне в спину.

Чтобы привести в исполнение свои темные замыслы, я была вынуждена смолчать и подчиниться. Отец привязал веревкой мои руки к резной спинке кровати. Я тотчас почувствовала, что в наших отношениях наметился явный перелом. Прежде всего перемена произошла во мне. Раньше в минуты насильственного сближения я старалась отрешиться от своего тела и боязливо закрывала глаза. Теперь же следила за каждым его движением. Я, связанная и беспомощная, смотрела с нескрываемым презрением, и это раздражало его. Прежде отец был по-пуритански строг со мной и всегда сдерживал силу своей страсти – тогда мои мучения обрывались с неизменной быстротой, и я не чувствовала ничего, кроме подавленного стыда. Теперь же я ощутила всю полноту его вожделения, изматывающего и мучительного для него самого, и с горечью подумала, что тетка, по-видимому, ошиблась в приготовлении зелья.

Но эта ночь была обречена стать роковой. Моя еженощная томительная повинность превратилась в наваждение, колдовские чары опутали меня сильнее, нежели отцовские веревки, и я безрассудно погрузилась в пучину греха. Я намеренно притягивала его к себе, сковывая взглядом, улавливая учащенное биение его сердца, и не отпускала до тех пор, пока его последний вздох не замер на моих губах. Его слабость стала моей силой, и тогда меня охватило разнузданное, бесстыдное торжество, которое излилось в непостижимом экстазе. Но в тот самый миг, когда его голова безвольно упала мне на грудь, что-то прервалось между нами, и его семя в миг смерти заронило порок в мою кровь. Отныне кровь отца во мне несла червоточину, которая отразилась на всем моем потомстве. Эта самая кровь, отравленная инцестом и отцеубийством, коснулась и тебя.

Но тогда я, потрясенная своей победой, не ощутила этого, как не осознала и внезапной смерти родителя. Я лежала в его застывших объятиях, всхлипывая и задыхаясь от приступов неудержимого смеха, пока не опомнилась. На несколько мгновений я оцепенела от смертельного ужаса, как будто заживо погребенная вместе с отцом, но тот же страх смерти придал мне сил. Я принялась судорожно вырываться, и мне требовалось освободить связанные руки. Я растирала запястья о грубые путы, пока те не стали скользкими от моей крови. Выбравшись из-под тяжелого тела, я будто сама восстала из мертвых. Закуталась в накидку и не позаботилась набросить одежду на тело отца, готовая отдать что угодно, только бы не приближаться к нему. Но я понимала, что труп необходимо перенести в его спальню, представляя, какой скандал разразится, если его нагое тело найдут поутру в постели собственной дочери. Тетка, моя верная союзница, будучи пожилой и тщедушной, не могла мне помочь.

Я вспомнила об управляющем, который жил в нашем доме и давно заглядывался на меня. Незримой тенью я прокралась по дому и тихонько постучала в его дверь. Еле уклонившись от встречных поцелуев и раскрытых объятий, я попросила помочь мне и пообещала отблагодарить. И он не задал ни единого вопроса, пока мы вдвоем волокли остывающее тело отца через темный дом. Наутро городской врач подтвердил, что мой родитель умер естественной смертью от разрыва сердца. Я, любящая и безутешная дочь, осталась вне подозрений, но опасность по-прежнему нависала надо мной.

Долгожданная свобода не даровала мне облегчения и не избавила от несправедливых укоров совести. Все время я проводила с теткой, и только рядом с нею вездесущая совесть умолкала. Меня тяготило присутствие в доме человека, знающего мою тайну, и это пристрастный свидетель требовал благодарности. Я бы, несомненно, сломалась и уступила его уговорам, если бы не почувствовала, что беременна. Меня постоянно тошнило – от отвращения к себе, к своему проклятому любовнику, к этому постыдному состоянию. Когда я наотрез отказала управляющему, он заявил, что поступит так, как велит ему долг. Ясно было, что он, не задумываясь, донесет на меня, но я не могла этому воспрепятствовать. Ни за что не пошла бы на умышленное убийство.

На другой день мы с теткой предстали перед городским судом. Обвинители пытались доказать, что мы отравили отца, этого почтенного человека, но ничего не добились. Тогда, памятуя о дурной славе моей тетки, нас обвинили в колдовстве, что было гораздо ближе к истине. Это подобие суда растянулось на несколько месяцев. Церковники настойчиво выспрашивали, имела ли я сношения с дьяволом,