– Меня покупают, значит, я существую! – восторженно размахивала руками она. Я кивала и обещала, что мы с ней еще увидим ее работы в Музее современного искусства в Нью-Йорке. Но, если честно, мне казалось, что достаточно вывесить в красивом зале какие-нибудь яркие картины в любом стиле – и у них обязательно найдутся ценители. Уж по каким признакам они оценивают там что – не знаю. Сколько мне Варечка ни говорила про экспрессию, колористику и композицию – я так ничего и не поняла. Но это только лишь мое, сугубо дилетантское мнение. И я предпочитала держать его при себе – лишь бы портрет вернули.

* * *

Девушку Дашу из Самарской колонии общего режима освободить так и не удалось, хотя Максим, насколько мне известно, продолжает заниматься этим делом. Но, как он сказал, возбудить следствие по вновь открывшимся обстоятельствам, особенно там, где осужденный уже так хорошо и плотно сидит, очень сложно. Но есть надежда, что ее выпустят по достижении ее сыном трех лет досрочно. Думаю, она будет и этому рада. Хотя, вспоминая всех этих людей, этих женщин, у меня до сих пор на глаза наворачиваются слезы. Однако так работает наша система, и лучше все же быть очень осторожными, не доверять никому и не подписывать те бумаги, которые хоть в чем-то вызывают сомнение. Даже если эти бумаги тебе на подпись приносит очень близкий человек.

* * *

Жаннина операция «Ы», как мы ее назвали, прошла достаточно сложно, но в результате мы, как говорится, получили необходимый результат. Я знала о том, что происходит, от нее самой, мы поддерживали с ней отношения, а потом я узнала подробности от Журавлева. Она пришла восстанавливаться в институт где-то в середине октября и первое время со своим «козликом» практически не пересекалась. Восстанавливать ее, правда, сначала не хотели. Все живо помнили историю с платьем, а распространяться об истории с «преподом» никто не хотел по понятным причинам. Одного доброго слова какого-нибудь болтливого коллеги хватило бы, чтобы похоронить последние надежды на успех операции. Помогла только копия решения суда, в которой Жанну оправдывали (все-таки Журавлеву это удалось) за недостаточностью улик. Да и хозяйка бутика, приятная ухоженная дама лет сорока пяти, узнав всю эту историю с Жанниным преподавателем, мнение свое и позицию по делу резко изменила и претензии свои отозвала. Оказалось, что зла она была потому, что Жанна-то до ужаса похожа на любовницу мужа хозяйки бутика. Она только-только пришла в себя после развода, а тут Жанна утаскивает платье. Вот и взыграло, как говорится. В общем, дело с платьем прикрыли.

В общем, решение суда помогло, хотя осадочек, как говорится, остался. Но в институте ее восстановили. Некоторое время она с трудом давила приступы ярости и злобы при виде вышеупомянутого преподавателя, но после профилактической беседы Халтурина (он это умеет) осмелела, обвешалась камерами, подгадала место и время и сумела-таки внушить старому ловеласу нужные чувства. Причем до такой степени, что он, заходясь слюной от вожделения, умудрился сказать в камеру сакраментальные слова:

– Вы, милочка, должны понимать, что либо вы отдадитесь моему трепетному чувству, либо не видать вам зачета.

– Но я же его уже сдала? – аккуратно напомнила Жанна.

– Что? – вытаращился он. – А я вот не помню. И потом, мы же с вами уже не чужие люди. Чего вам стоит! Ну, рыбка моя.

– Что именно вы хотите? – уточнила хорошо обученная Жанна. – Может, я вам просто пересдам зачет, и все?

– Слушайте, что вы мне голову морочите. Вы должны со мной переспать – вам понятно? – разъяснял тот, одновременно копая себе яму или, скорее, подкоп, ведущий прямо в тюрьму.

– Вы хотите, чтобы мы с вами занялись сексом за зачет?

– Да, да. Хватит ломаться, – трясся от злости он.

– Прямо сейчас? – ахнула Жанна, разворачиваясь так, чтобы камера сняла все, что необходимо. Наружное наблюдение в этот момент просто веселилось. После того как руки любителя молодых девушек оказались на ягодицах моей подруги, группа наблюдения ворвалась в аудиторию и прекратила этот кордебалет. На суде преподаватель, от которого тут же открестился весь остальной преподавательский состав, говорил:

– Она меня спровоцировала. Она... она специально! Су-у-у-ука! – Однако суд в материалах дела не усмотрел ни давления, ни провокации. Доказательства признали надлежащими, а бывший преподаватель поехал туда, куда ему и положено. И никому, кстати, его не было жаль. Нечего было лапы совать к студенткам. Лучше бы взятки брал, честное слово. На этом все и закончилось, а с Жанной мы до сих пор дружим.

* * *

Ну, вот, собственно, и вся история с привидениями. За исключением одной маленькой детали. Однажды утром, как сейчас помню, зимним, я лежала в постели Максима и куталась в одеяло. Было холодно, а Макс установил у себя какую-то новую, суперинтеллектуальную систему климатконтроля по типу «умный дом», и эта система явно решила укреплять наш иммунитет холодом.

– Это бесчеловечно, заставлять женщину вылезать из кровати в такую холодрыгу! – возмущалась я, а Макс бегал по комнате с загадочным видом (в одних трусах) и подсоединял к телевизору напротив кровати какие-то проводки.

– Подожди, можешь не вставать. Я хочу тебе кое-что показать.

– Да? А что?

– Тебе понравится, – сказал он таким елейным тоном, что я привстала на локтях и удивленно на него посмотрела.

– Эротический фильм? В восемь утра? Это что-то новое.

– О, эротический – не то слово.

– Ну, раз так – заводи, – согласилась я, но, чтобы включить кино, потребовалось еще полчаса искать какой-то правильный провод устаревшего образца.

– Кассета – мини-DIVI, старая, у меня к ней никакого плеера нет. Будем смотреть с камеры, мне тут одолжили. Оборудование казенное, нежное и капризное.

– Как все запущено, – хмыкнула я, на всякий случай натягивая на себя свитер.

– Все. Готова?

– Да давно уже, – ворчала я. – А как хоть называется?

– Называется? – задумался он. – Торжество справедливости.

– Пафосно, – оценила я, но тут... на экране возникла странная, совсем не эротическая картинка. Кабинет со светло-голубыми крашеными стенами, два стола, заваленные какими-то бумагами, целыми горами бумаг. Дешевый монитор на одном столе, фигура в милицейской форме за другим. Его лица не видно, зато видно другого человека, сидящего в центре комнаты на неудобном старом стуле. Лицо его показалось мне смутно знакомым. Я посмотрела на Максима в растерянности.

– Что это?

– Узнаешь? – спросил Максим, и я увидела, что он зол, что лицо его напряжено, челюсть сжата. Я перевела взгляд на экран и присмотрелась. Человек на стуле сидел ко мне вполоборота, лицо его было, кажется, в синяках и ссадинах. Камера подвела «картинку» ближе, я увидела его лицо крупно, он облизывал сильно разбитую губу и дрожал. Тут я его узнала.

– Ваше имя?

– Мерзляев Рустам Вадимович, – сказал он, сильно дергаясь.