Мартин был знаком со смертью, так часто и близко подбиравшейся к его больничной койке, и умирать не хотел, потому что это означало лишь холод, одиночество и безысходность. Только не сейчас, когда у него новая почка. Он должен жить. Ради отца, ради донора, ради людей, которые боролись за него.

Мальчик положил револьвер на стол и взглянул на фотографии. Сердце у него больно сжалось, когда он увидел Тео. Не то чтобы они были с ним похожи, нет, но у Мартина возникло смутное ощущение, будто он знал его с давних пор. То ли потому, что о нем рассказывал Клод, то ли из-за двух сколоченных крест-накрест досок, врытых в землю в лесной чаще. А может, существовала иная, более сильная связь между ними? Может, они были знакомы? Встречались раньше? Каким же образом отец мог убить Тео? И почему?

Ответа у Мартина не было, он заплакал, слезы падали на снимки, смешивая краски и размывая очертания лиц на глянцевой бумаге. Тео был везде, на каждой фотографии, снятый крупным планом или издалека: вот он с улыбкой вздымает руки в победном жесте, вот он на мосту, на велосипеде, за рулем гоночного автомобиля. Везде то же лицо, та же стрижка, то же голубое небо, будто время бешено рвануло вперед – или, наоборот, остановилось, – и Тео разом прожил несколько жизней, уместившихся в пачке снимков.

Как и сам Мартин. Точно как он. После пересадки почки отец всюду брал его с собой – чтобы восполнить одиннадцать больничных лет, будто перебрать несколько горсток риса. Мартин сунул руку под футболку – такую же зеленую футболку с головой буйвола, в какой был Тео на нескольких фотографиях, – и стал поглаживать рубец, скрывавший его новую почку. И тут он замер: на последнем снимке Тео стоял в плавках на бортике бассейна, и у него был шрам, точно такой, такого же размера и на том же месте, что и у Мартина, – на правом боку.

– С тех пор как я назвал тебя по имени, я понял, что не посмею убить тебя.

Мальчик вскинул голову и, вцепившись обеими руками в револьвер, направил его в сторону двери. Клод стоял, опустив руки, привалившись к дверному косяку. Осунувшееся лицо, отросшая черная борода.

– Я поклялся себе сделать это, если не смогу полюбить тебя как собственного сына. Но нет, Мартин, я не стану стрелять… я не могу… Я вернул тебе жизнь, так как же можно отобрать ее у тебя?

Он задрал свитер. Когда Мартин разглядел на его теле шрам, ему показалось, что револьвер налился свинцовой тяжестью.

– Тео, как и ты, рос в больницах. Хроническая почечная недостаточность, терминальная стадия, гемодиализ трижды в неделю, ну, ты знаешь. Ты бы видел его, он был такой маленький, кругом трубки, подключенные ко всем этим аппаратам. На листе ожидания донорской почки, как и ты. Но почки все не было. Ты помнишь конечно, что в две тысячи одиннадцатом году был принят закон, позволяющий родителям пожертвовать почку своему ребенку. Мне провели тесты, но… Несовместимость. Так же, как у твоего отца с тобой. Мы жили в Лионе, вы в Дюнкерке. Он тоже страдал, что не может помочь сыну, видя, как смерть с каждым днем подбирается все ближе… Что может быть хуже этого бессилия? Потом, в две тысячи четырнадцатом, звонок из больницы. Ну, ты помнишь…

Да, он помнил. Мартин до сих пор помнил тот декабрьский понедельник, когда в палате появились доктор и отец. Отец, вне себя от радости, сказал, что есть подходящая почка… А взамен он предоставит свою почку сыну донора. Тогда Мартин впервые услышал о существовании перекрестного донорства.

– У меня была совместимость с тобой, а у твоего отца – с Тео. Вы оба нуждались в пересадке почки, и мы оба хотели ее пожертвовать. Так наши судьбы оказались связаны воедино, хотя мы ни разу не встречались.

Клод соскользнул по стене и сел, прижав колени к груди.

– Три месяца спустя после операции Тео умер, тяжелое осложнение. Вся моя жизнь пошла прахом. Я провел здесь целых полгода, день за днем в полном одиночестве оплакивал сына. Подумывал о том, чтобы покончить с собой. Но все же вернулся в город. Мне удалось нарушить анонимность и получить адрес донора моего сына: все дается легко, стоит лишь приставить к виску человека нечто, что ты держишь в руке. Я хотел посмотреть, как ты поживаешь. Признаюсь, я был шокирован, когда увидел, что ты чернокожий, но в конце концов – какая разница? Органы не то что люди, которым они пересажены. Им нет дела до расы, пола и религии. Несколько дней я следил за тобой. Видел твою радость, слышал смех. Вы с отцом были счастливы благодаря мне, а я несчастен – из-за него. И вот я привез тебя сюда. Остальное тебе известно…

Мартин опустил пистолет. Убить этого человека – значит убить часть себя.

– Мартин, ты отправишься домой. Дойдешь до креста Тео, там мои следы кончаются, но дальше в снегу, слева от хижины, есть тропинка. Могила находится на перекрестке, тебе нужно идти вправо. Часа за два дойдешь до дороги. Там точно попадется кто-нибудь, кто тебя подвезет. Я прошу тебя только об одном. Оставь мне пистолет. Пожалуйста.

– Я не могу. Не хочу, чтобы ты умирал.

– Так будет лучше. Я останусь со своим сыном, мое место здесь. Но частица меня будет с тобой.

Когда Мартин услышал отдаленный выстрел, то почувствовал резкую боль в животе. На две долгие минуты его скрючило, а когда боль прошла, он двинулся дальше, к перекрестку. У подножия креста он оставил пакетик с рисовыми зернами: где-то там, в давно зарытом прахе, была почка его отца.

Мужчина, сидевший в лодке, мирно рыбачил, когда на поверхность озера Бессон медленно, как воздушный пузырь, поднялась темная масса. Из воды показалось почти обглоданное рыбами лицо: глазницы пусты, разинутый рот полон ила. Рыбак закричал.

К расследованию привлекли Поля Мурье из гренобльского уголовного розыска – привлекли, несмотря на одышку и хромоту. Четыре месяца назад, среди зимы, в квартире Поля случился пожар, и ему пришлось спрыгнуть на газон с четвертого этажа. При этом его нога оказалась практически раздроблена, он сильно ударился головой и с тех пор страдал ретроградной амнезией. В свои сорок пять Поль Мурье знал о себе лишь то, что обожает виски. Коллегам о его прошлом было известно не намного больше: переехал в Гренобль три года назад, один, без семьи, никогда не распространялся о личной жизни.

Полицейский сумел вынести из огня только фотографию юноши лет двадцати – сунул в карман перед самым прыжком – вместе с двумя девятимиллиметровыми патронами «парабеллум» для «глока». Юноша на снимке наверняка был его сыном: при виде этого незнакомца сердце Поля начинало учащенно биться. Но почему, когда загорелась квартира, он прихватил с собой патроны? Неужели не нашлось ничего более ценного?

После этого происшествия от полицейского, любителя виски – судя по дыркам на одежде, в тот день он просто заснул с сигаретой во рту, – остался лишь призрак, одинокий, как волк, и такой же озлобленный. Однако ни оперативная память, ни чутье следователя не пострадали.

Найденное в озере тело женщины лет пятидесяти пяти, судя по его состоянию, провело под водой всю зиму. Она была обнажена, вокруг шеи затянута веревка. Водолазы подняли со дна тяжелый камень, служивший грузом. Пока труп готовили к отправке на судмедэкспертизу, Поль оглядел окрестности: озеро находилось на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, в самом сердце Альп-д’Юэз. Убийца – если речь шла об убийстве, что весьма вероятно, – выбрал не самое удобное место, чтобы избавиться от своей жертвы. Но почему именно здесь? И кто эта несчастная?