Богаченков поднялся, значительно одернул пиджак. – Сергей Викторович, вынужден официально заявить: если завтра же вы не согласитесь взять себе телохранителя, я лично пойду к Ларисе Ивановне. Пока беды не случилось.

– Тьфу на тебя.

Все эти участившиеся требования окольцевать себя охраной откровенно портили Коломнину настроение.

Но с утра Ларисы вопреки обыкновению на месте не оказалось. Не ответил и ее мобильный телефон. Зато к Коломнину зашла Калерия Михайловна и сухо потребовала, чтоб он немедленно явился к Салману Курбадовичу.

– Так он что, на месте? – от удивления переспросил Коломнин: на часах было едва начало десятого. Но секретарша лишь презрительно сморщила носик. С момента появления в компании банковской, как она называла, группировки Калерия Михайловна не скрывала своего неприязненного отношения к Коломнину.

– Вас ждут, – нетерпеливо напомнила она, готовая его конвоировать.

В этом было что-то зловещее.

– Что ж, раз зовут, надо идти, – Коломнин поднялся, протянул руку, приглашая Калерию пройти вперед: роль подконвойного ему не приглянулась. И в этот момент зазвонил телефон.

– Сережа! – он услышал задыхающийся голос Ларисы. Но даже не тон, а это непривычное в последнее время «Сережа» стали предвестником беды. – Я из дома.

– Но почему не на работе? И потом мобильный…

– На работу не пустил Салман Курбадович.

– Что?!

– Не перебивай. Утром подбросили анонимку, что… в общем про нас с тобой.

– И что ты? – Коломнин машинально опустился в кресло, не обращая больше внимания на требовательный взгляд Калерии.

– Я? Призналась. А что оставалось?

– Так и молодец! Давно пора было. Я как раз к нему иду и попросту попрошу твоей руки, – обрадованный Коломнин подмигнул ошеломленной Калерии Михайловне. – Не вздумай! Он же не в себе. Я прошу. Выслушай, Сережа…

– Когда-то, да надо было. Все, пошел свататься.

Коломнин поспешно положил трубку.

– Ну что, дорогой конвоир, вперед за орденами?

И удивился, потому что в лице Калерии читалось теперь сочувствие.

– Насчет орденов – это вряд ли. Я на всякий случай валокордину подготовлю, – прикинула она.

Фархадов, совершенно неподвижный, съежился в объемистом своем кресле так, что от двери был почти неразличим.

– Вызывали, Салман Курбадович? – нарочито бодро заявил о себе Коломнин.

Стараясь держаться естественно под тяжелым взглядом, уселся с противоположной стороны стола.

– Хочу доложить, мы тут с Резуненко новый договор на поставку конденсата заключили. Все в соответствии с вашими указаниями. На днях стартуем.

Собственный голос показался Коломнину фальшивым. Он поднялся:

– Салман Курбадович, хочу просить… и прошу руки Ларисы Ивановны Шараевой. Которую я люблю…

– Кто ты такой? – глухо оборвал его Фархадов.

– Я? – Коломнин беспокойно пригляделся к старику. – Салман Курбадович, может, валидолу?

– Кто ты такой, чтоб набраться наглости к моей невестке?…Ты знаешь, кто был Тимур?

– Так ведь был. Я, как и все, сочувствую вашему горю. Знаю, что Лариса любила его. Но, Салман Курбадович, Тимур.. нет его больше. А Лариса, ей двадцать восемь. Она живая полнокровная жинщина.

– Слишком живая. Как выяснилось.

– А это уж не мы с вами. Это природа определяет. Невозможно всю оставшуюся жизнь ее при себе держать.

Фархадов отвел взгляд: возможно, именно так и собирался.

– Ей жить надо продолжать, Сарман Курбадович. Нормальной жизнью. А я люблю ее.

«И она меня», – хотелось дополнить ему. Но, щадя чувства отца, промолчал.

– И все сделаю, чтоб и она, и внучка ваша были счаст…

– Внучка моя! Тебе? – Фархадов задохнулся. – Ты же.. клоп, тля. Жалкий клерчишко! Нищий. Сколько у тебя есть денег? Пятьдесят? Сто тысяч долларов?

– Высоко поднимаете, – угрюмо пробормотал Коломнин.

– И ты за эти гроши собрался дотянуться до моей невестки? Или они не заслуживают жить как приличные люди?

Он требовательно оглядел насупившегося банковского ставленника.

– Думаю, при всем к вам уважении, это Ларисе надо решать, чего она хочет.

– Уже решила. Поклялась, что с этого дня всякие отношения ваши прерваны. И я ее простил, – уязвленная гордость и умиление собственным благородством причудливо смешались в тоне Фархадова. – А жениха мы ей со временем подберем. И куда поприличней.

– Пообещала, стало быть? – пролепетал Коломнин. Не верить Фархадову не было оснований. Особенно, если припомнить Ларисин звонок, когда он положил трубку, не дослушав. Именно это она и порывалась сказать ему.

– А ты на что рассчитывал? Другого и быть не могло. Накатила блажь, с кем не бывает? Но и только. Из компании ее с сегодняшнего дня забираю. Мусора, вижу, вокруг много. Потому и в голову нанесло. Пусть ребенком больше занимается. А тебе – чтоб в двадцать четыре часа духу не было. Так Дашевскому и передай. Фархадов, де, велел другого шестерку прислать. Не такого прыткого. Ишь каков гусак оказался! Тихой сапой с Фархадовым породниться надумал.

Человеческое терпение, как нерв в зубе. В нормальном состоянии его не чувствуешь. Но – содралась защитная эмаль, обнажился нерв и – окати холодом, – взвоешь.

Коломнин и взвыл.

– Чхать я хотел родичей себе в этой паучьей банке искать! Жену – да. Искал. Ну да раз отреклась, стало быть, так тому и быть. А насчет миллионеров, так это я бы на вашем месте поскромней держался. Компанию-то профукали. И если я, банковская «шестерка», сейчас здесь не расстараюсь, так это я очень сомневаюсь, что вашей внучке будет чего передать, кроме долгов. Я понятно объясняюсь?!

Объяснялся он вполне доходчиво – лицо Фархадова пошло пятнами. Но Коломнин больше не владел собой.

– Я, между прочим, прислан банковские денежки, вами разбазаренные, вернуть. И без приказа Дашевского никуда не уеду. Так что надо – звоните сами. Только сперва советую очень подумать. Потому что я здесь костьми ложусь, чтоб гребаный ваш бизнес вытянуть. И не только за ради великого Фархадова. Но для тех тысяч, что по тайге разбросаны. А другой приедет – нужна ли ему эта головная боль – полгода в глуши сидеть? Не проще ли выдернуть наспех, что удастся, а остальное утопить? Да и отрапортовать. Так что – Бог в помощь, звоните! И мне, как говорится, с глаз долой.

«Тем паче, если меня – из сердца вон», – не договорил он.

Хриплое, с присвистом дыхание обессилевшего тигра заполнило собой кабинет. И непонятно, чего больше было в нем: усталости или отчаяния от невозможности одним прыжком, как прежде, переломить хребет обидчику.