лавки Макарова, есть небольшая «Торговля разными товарами Ф. Потехина».

Па восток от станции расположились три острова – Большой, Малый и Хитрый, По центр всей жизни – станция. В поселковые учреждения, на базар и в церковь жители Заречья, Теребиловки и грех островов ходили через станцию. На станции можно было посмотреть поезда, увидеть много незнакомых людей – пассажиров, среди них попадались даже иностранцы. Молодежь приходила к поездам, как на гуляние. Дети задерживались гут, идя в школу или возвращаясь из нее. На станции всегда было весело.

Костя прежде всего направился в депо. Здесь он бывал не раз, и всегда его поражали огромные двери, вернее, ворота старого кирпичного корпуса, в который заезжали на ремонт паровозы. Сейчас они были распахнуты. Высокий потолок в цехе представлял собой огромнейшую, разбитую на мелкие клетки раму. Стекла в ней давно закоптились и плохо пропускали свет. Посредине цеха во всю его длину тянулась ремонтная канава, на ней стоял без колес, на домкратах, зеленый пассажирский паровоз. Вдоль стен расположились станки, верстаки, какие-то ящики...

Обеденный гудок еще не скоро, но в цехе уже не слышно обычного шума и грохота. Мастеровые собирались группами, оживленно о чем-то беседовали. Лишь некоторые молча курили в стороне, не ввязываясь в разговор. У токарного станка стоял коренастый рабочий в суконной запачканной гимнастерке военного образца. Брюки и сапоги на нем были тоже солдатские. На зеленой фуражке виднелся след от снятой кокарды. Оглядывая окружающих, рабочий громко говорил:

– Туго приходится, потому и отступаем, товарищи! Слыхали, вчера Лазо объяснял? Оттуда, – он указал на запад, – напирают белые гады и чехи. Вот-вот они к нам нагрянут. А там, – большим пальцем оратор потыкал через плечо на восток, – японцы в гости пожаловали, гостинцы заморские привезли! У нас под боком, в Маньчжурии, какой-то бандит атаман Семенов объявился, тоже на Советы прет. Видите, какая картина?!

Костя хотел пробраться ближе, но кто-то остановил за плечо.

– А ты куда, малец?

– Я к дяде Филе

Рабочий в гимнастерке обернулся на голос.

– А, Константин Тимофеевич! Что скажешь?

Костя передал просьбу отца.

– Чаевать, что ли, приглашаешь? – рабочий засмеялся. – Это можно! Чай пить – не дрова рубить! Приду!

На станционных путях Костя не увидел ни одного поезда. Только у самого вокзала, чуть попыхивая паром, маячил маневровый паровоз. У окна маневрушки сидел мрачный Храпчук. На Костино приветствие он кивнул головой. В зале ожидания пусто, даже буфет закрыт. Костя прошлепал босыми ногами по холодному каменному полу и вышел из вокзала. По лестнице поднялся на Набережную. У входа в школу столкнулся с учительницей. Пожилая, но очень подвижная, она легко спускалась с крыльца.

– Здравствуйте, Лидия Ивановна!

Учительница близоруко прищурила глаза.

– Здравствуй!.. Кравченко, кажется? Ты зачем? Когда начнем заниматься? Пока ничего неизвестно, дорогой мой! – она помолчала и, вздохнув, добавила: – Ничего, ничего неизвестно!

Лилия Ивановна быстро пошла, прижимая к груди стопку книг. Костя заметил, что на лице ее, уже тронутом морщинами, не было обычной улыбки.

Оглядев пустующую школу, Костя свернул на Базарную улицу. Китайские лавчонки и русские магазины были закрыты. Сапожник повесил на двери мастерской большой замок. Не хлопала и дверь парикмахерской. Поселок замер, притаился, опустел. Только ветер шуршал сухими листьями да завихривал пыль. Косте стало жутковато и неприятно. Какая-то женщина уселась на крыльцо парикмахерской, разложив пахнущие смолой кедровые шишки. У Кости в кармане была керенка. Он хотел купить шишку, но, увидев на дороге Веру, бросился к ней.

- Ты как сюда попала? – спросил Костя.

И гут же разглядел, что лицо у нее бледное, а глаза распухли и покраснели.

- В больницу ходила, – едва слышно ответила Вера, перебирая в руках свернутый платок. – Ночью тятька маму зашиб, за нами гонялся...

В Заречье всем было известно, что смазчик Яков Горяев часто пьянствовал, избивал жену и детей.

- Купить тебе шишку? – предложил Костя, не зная, чем помочь девочке. Не дождавшись ответа, он побежал к торговке...

На мосту Костя и Вера увидели Леньку Индейца и Шурку Эдисона. Мальчики, перегнувшись через перила, старались попасть камнями в торчавший из воды обломок старой сваи. Камни булькали, разбрасывая брызги, сильный ветерок рябил воду.

– В кого стреляете? – спросил Костя, поеживаясь.

Шурка, рослый и не по возрасту широкий в плечах, швырнул последний камень, повернулся к Косте.

- Я уже настрелял одному маркизу, будет помнить, почем нынче семечки!

Ленька отошел от перил, покосился на Веру и, почесывая одной ногой другую, начал рассказывать:

– Тут недавно драка была, Куликовская битва! Видишь, у меня рубашка порвана?

Костя и вчера видел ее такой же.

– Мы стоим и смотрим, как на перекате рыба играет. А этот типус, Володька Потехин, идет в своих лакированных сапожках, задается шелковым поясом с кисточкой. Я ничего такого не сказал, только говорю ему: «Здорово, пузатый боров!» Он подходит ко мне, берет за грудки и ка-ак рванет изо всех сил, рубаха – хрясь. У него, конечно, сила, он мяса жирного наелся... Тут Шура развернулся да ка-ак даст ему пилюлю в самую морду. Пузатый на него, кричит во все горло: «Удирает красная шантрапа, твой братуха тоже пятки смазал. Скоро всем большевикам каюк!» И снова, понимаешь, размахнулся, хотел ударить!

Рассказ кончил сам Шурка:

– Я бы ему ударил!.. Получил этот граф от меня вторую плюху и бежал отсюда без оглядки!

Вера торопливо завернула кедровую шишку в платок, молча кивнула всем и пошла с моста. Ленька ткнул Костю кулаком в бок.

– Опять с девчонкой ходишь?! Тили-тили тесто, жених да невеста!

– Сам ты тили-тили тесто! Ее мать в больнице лежит, отец избил!..

– Ребята, скорее! Ребята! – донесся крик Кузи, бежавшего по берегу.

Все бросились к нему.

Кузя выпалил:

– Ровно в одиннадцать двадцать семь прибывает ихний поезд. Пронькиного отца срочно вызвали на станцию, я сам все слышал! Побежим туда!

Шурка сплюнул и сказал:

– Леди и джентльмены, вы слышите, что говорит этот рыжий Кузя? К нам едут белые гады!

 

Глава четвертая

ХЛЕБ ДА СОЛЬ

Кладбище находилось в двух верстах от станции, на высоком песчаном косогоре, как раз в том месте, где железнодорожное полотно поворачивало вслед за изгибом реки. Поезда, идущие с запада, громыхали мимо крестов и памятников, потом огибали выступ большой скалы и выносились