Миша ударил Катю роботом лего, та заплакала. Бруно схватил робота, откинул его и прикрикнул на обоих. Миша показал папе язык, тот приблизил свой указательный палец к раскрасневшемуся лицу Миши и сказал, что в следующий раз язык оторвёт.

Миша заплакал и кинулся к маме жаловаться. Анита пожурила сына, объясняя, что бить сестру нехорошо, стрельнула глазами в сторону удалившегося в ванную мужа – неужели нельзя обойтись без этого «оторву язык»? – но разбираться не стала: детям пора в школу-сад, ей – на работу.

Она помогла детям одеться, сама быстро натянула узкие джинсы и свитер. Ни одна из беременностей не доставила проблем в виде лишних килограммов. Лишь грудь, и без того немаленькая, увеличилась на размер. Не обвисла, всё так же упруго держалась. Бруно всегда говорил Аните, что влюбился в неё из-за «фасада», и дико ревновал, когда она носила слишком глубокое декольте.

Катя всё ещё дулась, Миша хныкал. Анита сунула обоим шоколадное печенье. Помогло.

Анита и дети вышли на улицу. Шёл дождь. Она открыла детский зонтик для Кати, большой для себя, укрыла коляску Миши от дождя, и они медленно двинулись в сторону школы и детского сада. Хорошо, что оба здания находились рядом.

– Мамочка, Люсе тоже нужен зонтик. – Дочка прижимала к груди белого игрушечного кролика с длинными ушами. Кролика звали Люся, так Анита хотела назвать дочку. Но имя Люся на итальянском звучало как Лучия, совершенно не то. Узнав об имени, которое не случилось, дочка назвала любимую игрушку Люсей. Она таскала кролика повсюду, но в школу не разрешали приносить игрушки. Поэтому она отдавала кролика маме, та несла Люсю на работу и приносила вечером домой. А вечером Катя усаживала кролика за игрушечный столик, наливала чай из кукольного чайника и расспрашивала Люсю, как прошёл её день.

Анита оставила Мишу в саду, Катю в школе и дошла до небольшого вокзала. Вот плетётся, как всегда с опозданием, поезд treno nord, упакованный сверху донизу pendolare – так называются те, кто ездит на работу в Милан из пригородов.

Анита вошла в поезд и села у окна. Мелькали кирпичные крыши и нарядный багрянец здешней осени. Пожухлые жёлтые листья не наводили тоску, в них Анита находила поэзию и хрупкую красоту. Ещё большей трогательности добавляли высаженные у изголовья виноградников кусты белых роз. По температуре здешняя осень больше походила на раннее лето в родных широтах. Хотя какие они уже родные. Восемь лет в Италии…

Анита включила музыку и закивала ей в такт. Главное, не оставаться наедине со своими мыслями, иначе придёт она.

Пустота.

Как будто внутри Аниты была дырка, через которую сквозил холодный ветер. Иногда пустота с ней говорила. Анита не всегда этого хотела. Вернее, никогда не хотела. Пустота задавала неудобные вопросы.

Сегодня, например, она не переставала спрашивать, насколько это нормально – не помнить день рождения своей жены. Анита смотрела в окно и вспоминала, как отметила свои предыдущие восемь дней рождения. В первый год Бруно дарил ей подарки. Когда появилась Катя, подарков и внимания поубавилось. Ну, хотя бы цветы покупал. Правда, она напоминала ему заранее и вообще отметила все их дни рождения в семейном календаре. Купила бумажный красочный и повесила на кухонной стене. Не помогло. Вчера он просто забыл. Работал Бруно в компании, которая продавала разную технику, и не то чтобы сильно уставал. Хотя и говорил о постоянном стрессе.

Внутри опять заныло. Анита чувствовала пустоту с самого детства, с того момента, когда не стало мамы. На тот момент Анита была возраста Кати. Шесть лет. Она поёжилась и достала из сумки Катиного зайчика. Провела игрушечными ушами по своей щеке. Какая всё-таки Катя ещё маленькая. Какой же всё-таки маленькой была она…

Полчаса, и поезд прибыл на станцию Гарибальди. Там несколько остановок на метро и сразу офис, возле метро Sant Agostino. Конечно, если по-честному, она не против поселиться где-то здесь неподалёку. Выросшая в городе, Анита оставалась горожанкой, и пусть у неё не было времени на театры и прочие культурные мероприятия, но ей нравилось знать, что они где-то там, на расстоянии вытянутой руки. Это давало ощущение знакомого. Всю жизнь она подшучивала над людьми из провинции и вот сама там оказалась.

Тортона, так назывался квартал, где работала Анита, был и дизайнерским, и модным одновременно. Там находились многочисленные студии и креативные агентства. Весной проходила Неделя дизайна, а осенью и зимой, когда Милан погружался в Неделю моды, здешние улицы наполнялись стильными моделями и продюсерами.

Зато воздух в Милане не ахти какой, а в Брианце у них дом с садом. В Милане они квартиру с садом точно не могли бы себе позволить. Деткам в Брианце раздолье: зелено, много открытого пространства, леса, не то что этот несчастный клочок зелени Parco Solare. Да и дешевле у них там. Коллега снимает квартиру за 1000 евро, они за свою в Брианце отдают 600 евро по ипотеке. Есть же разница.

Внутри кафе «Да Риккардо», куда Анита забегала выпить кофе почти каждое утро, стояло звяканье чашек и пахло свежими круассанами.

Круассаны пекли в соседней кондитерской, на высоких подставках ароматно пахли булочки и пирожные: с абрикосовым, малиновым и апельсиновым джемом, миндальным кремом, пустые, засахаренные. Круглые, рогаликами, квадратиками и треугольниками.

За барной стойкой ловко орудовали двое высоких мужчин, оба в белоснежных, идеально выглаженных рубашках. Первый – хозяин, худощавый загорелый итальянец с едва проступавшей среди чёрных густых кудрей сединой, второй – проворный симпатичный бармен помоложе, отправлявший одну за одной белые чашки гостям:

– Tre capuccino, due macchiati, uno normale.

Посетители выпивали кофе у бара залпом, быстро дожёвывали свои круассаны и убегали на работу. Кое-кто предпочитал спокойно завтракать за столиком, но таких было немного. В основном студенты и пожилые миланцы, случайно попавшие в этот утренний офисный поток.

Анита попросила свой макиато, выпила его в один глоток, положила на барную стойку евро и пятьдесят центов.

– Сдачи не надо. – Она помахала рукой бармену и толкнула дверь, впустив запыхавшуюся блондинку.

– Mi scusi, – произнесла та, нечаянно наступив на ногу Аните.

– Figurati, – ответила она, улыбнувшись, и вышла в дождливый Милан.

7

Около девяти утра толпа схлынула, начался офисный день.

Пятидесятилетний Риккардо, хозяин бара, выдохнул и сделал себе кофе. Уселся за стол и раскрыл La Repubblica. Капли барабанили по окну, стекая быстрыми ручейками.

Блондинка рассеянно огляделась, поставила сломанный зонт в специальный контейнер.

Серый плащ топорщился от неправильно застёгнутых пуговиц.