его месте начала расти залихватская уверенность, что ничего страшного не произошло.

Что мы имеем? – размышлял Валера: некий БОМЖ, туберкулезник… Во-первых, не факт, что он умер. Два или три раза я ударил его ножом… ну и что? Куда я попал этим ножом? Да и сам он, через раз дышал. Он и без меня был не жилец. Думаем дальше: кто там знает меня, что им обо мне известно? Представился я своим именем, так и что с того? Я ж не Роберт какой-нибудь. А сколько Валер на свете? Отпечатки… скорее всего остались. Но свою рюмку я не допил, а там не та публика, чтобы оставлять водку недопитой. Нет, этих ничто не остановит, пусть при них хоть весь дом перережут. Стало быть, рюмку уже залапали другими отпечатками. Получается – пронесло!

Валера попытался вспомнить Женю, но ничего, кроме того, что она была толстая, вспомнить не смог. Двери Эдемского сада приоткрылись перед ним. Райские кущи обдали его своими дивными флюидами, заветные желания и мечты немного погостили в его душе. Счастье, такое близкое и осязаемое, помаячило перед его носом… и пропало. Двери захлопнулись. В Валериной душе снова жил пацан.

К восьми тридцати, Валера был на работе. Голова немного просветлела, самочувствие улучшилось. Но, что-то грызло его изнутри, червь, на которого он тщетно пытался не обращать внимание.

Подсознательно он понимал: все его умозаключения о том, что ему нечего бояться, страдают каким-то изъяном, надуманностью. Предвидение страшного и неотвратимого возмездия уже прочно прописалось в Валериной душе. Усилия, которые требовались ему, чтобы не дать этому чувству прорваться в сознание, требовались все более титанические.

Движения Валеры стали судорожными и суетливыми, голос повысился тона на три. Неизвестность была нестерпима, появилось маниакальное желание действовать. Он вспомнил, что на нем та же куртка, в которой он был вчера. Немедленно созрело решение уничтожить ее. Никаких видимых следов преступления Валера на ней не нашел, однако ее судьба уже была решена. Куртка сгорела в небольшом костре позади цеха.

Неугомонный человеческий рой, снующий по заводу по своим делам и виденный Валерой тысячи раз, сегодня раздражал его. Все на свете он отдал бы, чтобы опять стать частью этого всеобщего движения, спешить куда-нибудь по производственной надобности, обдумывать задание мастера, а не кошмарное вчерашнее происшествие.

Но ощущение отстраненности от этих людей уже завладело Валерой. Вместе с ним пришло острое и тоскливое предчувствие, что сегодня он видит их в последний раз.

Наконец, рабочий день закончился. Валера быстро собрался и отправился домой пешком.

Метров за триста до дома, он свернул влево и начал подходить к нему по спирали, постоянно высматривая посторонних людей, незнакомые машины, словом, что-то необычное. Предчувствие засады не покидало Валеру, доводя до паранойи. Однако, как не всматривался он в окружающую обстановку, ничего подозрительного ему на глаза не попалось. Никаких следов полицейского присутствия в округе не было.

Валера зашел в свой подъезд и стал подниматься по лестнице. На площадке между вторым и третьим этажами стояли двое парней. Одетые дешево и неряшливо, они сразу произвели на него тяжелое впечатление. Явно скучающие, с развязными движениями, недоброй ухмылкой и холодным взглядом, они своим видом походили на типичных гопников, если бы не одна деталь: в этих глазах, кроме вызова и дерзости, было еще что-то, какая-то безусловная уверенность в себе, то, что так усердно, но без результата, имитируют уличные хулиганы.

Желание развернуться и побежать сверкнуло в голове у Валеры, но он не побежал: Не по-пацански это. Сделав безразличное лицо, Валера двинулся вперед, стараясь не встретиться с ними глазами.

– Есть сигарета? – развязно спросил один из парней, когда Валера уже прошел мимо них. Быстро обернувшись, Валера полез в карман.

– А мы, Валер, тебя ждем. Харланов, Валерий Александрович? Валера наконец сообразил, кто перед ним.

– Да, это я.

– Встань-ка к стеночке. Колющие, режущие есть при себе?

Привычным движением один из парней прошелся по Валериным карманам, ощупал рукава, штанины. Второй достал из-за пояса наручники и Валера заметил там кобуру.

– Надо одевать?

– Нет.

– Хорошо, поехали.

По дороге в отделение, опера практически не разговаривали с Валерой, обсуждая свои дела. Было немного времени подумать.

Он сразу вспомнил рассказы бывалых сидельцев о том, как не церемонятся менты с убийцами. О том, как жестко их задерживают, как начинают убивать еще до того, как задавать вопросы. Все эти отбитые почки и посаженные печенки всплыли в памяти и тоскливо сжались внутри свои собственные…

Но, эти не производили впечатление беспредельщиков. Задержали мягко, в принципе, даже слова грубого не сказали. С убийцами так себя не ведут. Что бы это значило? Может, они не уверены, что это он? А может, туберкулезник выжил? Или его вообще по какому-нибудь другому делу прихватили?…

На входе в отдел, оперативник крикнул дежурному: «Харланова привезли!»

– Почему без браслетов? Крутые, что ли?

– Сейчас оденем, отозвался опер и достал из-за пояса наручники: – Давай руки. Холодная сталь щелкнула спереди на Валериных запястьях. Один из оперативников пошел в дежурную часть, второй быстро провел Валеру на четвертый этаж и завел в кабинет.

Валера сел на стул напротив окна, спиной к двери и осмотрелся. Оперской кабинет навеял воспоминания о первой судимости. Кабинет был другой, но стиль – все тот же. Старая мебель, провалившийся диван, сейф… на стене бумажки с мелким шрифтом и конечно же самодельный плакатик с надписью: «Отсутствие вашей судимости не ваша заслуга, а наша недоработка. Ф. Дзержинский». Не известно, говорил ли Железный Феликс что-то подобное, но выражение это давно пора высечь в граните или нанести на штандарт МВД в качестве девиза.

Как и в прошлый раз, Валеру поразило, что государственная власть, исходящая обычно из шикарных кабинетов с высокими потолками и кожаной мебелью, в данном случае исходила из столь убогого помещения. Усиливал это впечатление тот факт, что, не смотря на убожество формы, содержание этой власти было грозным и несомненным.

Если бы Валера интересовался политикой, оперской кабинет поразил бы его еще и невиданным историческим плюрализмом.

На стене висел потрет Николая Второго, стилизованный под икону. Здесь же, рядом с самодержцем (даже не на противоположной стене), разместился Иосиф Виссарионович в парадном белом мундире. На подоконнике стоял рондолевый бюст Ильича, перетянутый на шее резинкой для денег, а на сейфе – совсем уж редкость – А. П. Столыпин из крашенной под бронзу пластмассы. Дополнял пейзаж большой плакат на двери с перечислением положительных качеств госслужащего по версии Императора Петра Первого.

Словом, вожделенное обществом примирение красных и белых определенно здесь состоялось. Венчал картину