паутинными волосами.

А вот лицо у неё как-то изменилось.

Это было лицо не вчерашней Бренды, а зубастой женщины из моего эротического кошмара.

17

О, человеческие лица!

Они так обманчивы, так непостоянны.

Сейчас я уже не могу вспомнить лицо Бренды.

Бывают такие лица, которые невозможно вспомнить – даже если видел их накануне.

Почему я так легко забываю лица?

Даже лица отца и матери я припоминаю с натугой. Они представляются мне то такими, то сякими, то такими, то сякими.

А иногда вместо их лиц я вижу только белые пятна.

Зато фигуру Бренды я хорошо запомнил.

18

Она принесла мне банку пепси-колы на завтрак.

Она подала мне её, не говоря ни слова.

Потом она проводила меня на пустынную улицу и сказала:

– Желаю удачи.

И добавила:

– Okey-dokey!

Часть вторая. Лоретта

1

И опять я ходил по Лоуренсу.

Помню, серая кошка сидела под тутовым деревом и что-то громко кричала.

Она смахивала больше на сову, чем на кошку.

Что же она кричала?

Почему я не прислушался к ней, почему прошёл мимо?

Я слишком часто проходил мимо кричащих тварей. Я слишком часто проходил мимо молчащих тварей.

Я слишком часто проходил мимо.

2

Потом появились люди.

Они все куда-то спешили.

Я шёл и пялился на мужчин: а вдруг это Уильям Сьюард Берроуз?

Не знаю, о чём я думал: что он будет стоять на тротуаре, прислонившись к фонарному столбу, и курить цигарку?

Или что на каждом углу будет висеть его портрет с адресом, написанным ниже?

У меня не было ни малейшего представления, как я найду выдающегося автора «Интерзоны».

И всё-таки я не падал духом, а наслаждался своей авантюрой.

Конечно, я немного побаивался, но не слишком.

Я очень легкомыслен.

Кроме того, я был рад, что уже не нахожусь под гипнозом Бренды.

Я воспрянул духом, позавтракав в кафе оладьями с кленовым сиропом.

3

Помню, больше всего меня поразили витрины Лоуренса.

Некоторые из них были совершенно пусты, как те московские витрины 1918 года, о которых рассказывала Эмма Герштейн (моя любимая мемуаристка).

А другие наоборот – завалены пыльным барахлом: чучелами енотов, насекомыми в картонных коробках, оленьими рогами, медными портсигарами, оловянными солдатиками, старыми вымпелами, орденами…

Был там ружейный магазин, в витрине которого красовались старые и новые модели револьвера Smith & Wesson.

Я знал, что Берроуз любит оружие, и надолго прилип носом к этой витрине.

Помню белый кольт с костяной ручкой, помню резной барабан и гранёное дуло.

Очень изящные, соблазнительные игрушки.

Я сначала возжелал их, но потом вспомнил философа Ивана Иллича, считавшего, что чем больше у человека вещей, тем он глупей и слабее.

А Берроуз сказал: «I love good guns. If some dog attacked you, that’d be one dead dog, buddy».

Он был против контроля оружия и обожал ножи и ружья.

Есть известное фото, на котором он стоит с винтовкой.

В 1951 году он убил выстрелом из пистолета свою жену Джоан Воллмер, но и после этого не утратил вкус к огнестрельным игрушкам и хвастался этим.

Уильям Берроуз был непростой штучкой.

4

Ещё в какой-то витрине лежали ножницы разного размера, а рядом – гигантская металлическая расчёска, в зубьях которой застряли длинные волосы какого-то зверя.

Я подумал, что это шерсть бизона.

Рядом с расчёской высился засохший торт, на котором сидел овод.

Почему-то я хорошо запомнил эту витрину.

5

Я шёл дальше и дальше.

Помню довольно уродливую церковь с тонким шпилем.

Помню церковную дверь из прессованных опилок.

Перед дверью стоял человек в чёрном костюме и белой ковбойской шляпе.

Он держал в руке Библию и улыбался.

Сначала я подумал, что это Деннис Хоппер.

И тоже ему улыбнулся.

Но это был не Деннис Хоппер, а какой-то зазывала.

Он воззвал ко мне гулким басом:

– Заходите, молодой человек, заходите! Время, которое вы проведёте в нашем храме, подобно вечности в саду Эдема! Вы перестанете стареть, и с вашей головы не упадёт ни один волос! Вы выздоровеете от всех ваших болезней. В вас войдёт Святой Дух и уже никогда не выйдет. Ваши дети будут ангелами и никогда не доставят вам печали. Заходите к нам, заходите!

Но я всей душой стремился к Уильяму Берроузу и не зашёл в эту церковь.

6

Вдруг я увидел припаркованный к тротуару лимузин, на котором сидели звери.

Это были кошки разных мастей и собаки разной породы.

Не менее сорока тварей помещались на капоте, кузове и багажнике большой легковой машины.

Я подошёл поближе и обнаружил, что внутри автомобиля – на переднем и заднем сиденьях – тоже сидели собаки и кошки.

У всех этих зверей из пасти торчали языки – то ли издевательски, то ли идиотски.

Я просто обалдел от этой картины.

И тут дверца звериной машины распахнулась и из неё выскочила крошечная старуха в изодранном платье.

Её седые космы развевались, глаза блуждали.

Она схватила меня за руку и закричала:

– I am terribly sorry! Я ужасно извиняюсь! Мы не хотели причинить вам неудобство! Эти животные ни в чём не виноваты! Они были рождены для игр и веселья, а вместо этого их заперли в машине! Это совсем не шутка! Это звериная забастовка! Каждый зверь, которого я знаю, подавлен и печален! Каждый зверь разобщён и отгорожен! Каждый зверь кастрирован и стерилизован! Но это не может так продолжаться! Они наконец возмутились! Они взбунтовались! Они объединились, чтобы выразить своё отвращение к человеческому роду!

В этот момент чёрный кот, сидевший передо мной на буфере лимузина, задрал заднюю лапу и показал мне свою алую залупу.

Старуха увидела это и заорала:

– Смотрите, что он вытворяет! Это всё от печали! Это от хандры, меланхолии и сплина! А сплин и хандра приводят к ресентименту и бунту! И что же тут делать? К кому прикажете обратиться? К ветеринару? К шерифу? Написать губернатору штата? Посмотрите на этих животных! Я хочу, чтобы вы прониклись их состоянием, их самочувствием, их несчастьем! Я хочу, чтобы вы осознали их modus vivendi! Если б они только могли, то покончили самоубийством! Коллективно, скопом!

Она воззрилась на меня белыми безумными глазами:

– Вы помните, что случилось в Маунт-Кармел в Уэйко? Вы знаете, кто такой Дэвид Кореш? Он