class="p1">А Труман Капоте написал в своё время такую фразу: ALL LITERATURE IS GOSSIP.

Это значит: ВСЯ ЛИТЕРАТУРА – СПЛЕТНЯ.

Неплохо сказано, правда?

8

Но я-то не пишу литературу. То, что вы читаете сейчас – не литература.

Могу заверить вас даже по-английски: THIS IS NOT LITERATURE, леди и джентльмены.

А что же это такое?

Философский трактат, вроде Витгенштейна или Спинозы.

Я хочу быть философом, а не шпионом!

Я хочу мыслить!

9

Шучу, конечно.

На самом деле я всю жизнь пишу юношеские приключенческие мемуары.

Я изобрёл этот жанр и горжусь этим.

10

Но вернёмся в тот бар в Лоуренсе.

Вернёмся к двум этим типам.

Они говорили о Дэвиде Войнаровиче – художнике и писателе, которого я обожал с тех пор, как открыл его творчество в 1991 году в Тель-Авиве.

Помню, я листал его альбом в книжном магазине Steimatzky и думал: «Как круто!»

И украл эту книгу.

Я с первого взгляда был покорён его искусством.

Особенно мне нравились фото, на которых Войнарович ходил по Нью-Йорку в маске Артюра Рембо и задирался к прохожим.

Он был бунтарём и выставлял свои картины в сквотах.

Войнарович однажды сказал: «Проклятая история человечества не даёт мне спать по ночам уже тридцать три года».

А умер он, когда ему было тридцать семь лет – от СПИДа.

Я очень обрадовался, услышав его имя в баре в Лоуренсе.

Я подумал: «Где Войнарович, там и Берроуз!»

11

Один тип – толстоватый, с круглой башкой и конопатыми щеками – промолвил:

– Войнарович вовремя помер. Его не успели приручить и прикарманить.

А другой, похожий на доходягу:

– Вовремя даже бабочки не помирают.

Первый тип:

– Войнарович в своём искусстве говорил на языке плебеев. И умел молчать, как камень.

И доходяга:

– Такого просто не бывает.

Но конопатый его не слушал:

– А теперь Войнарович – всего лишь музейный призрак, фантом, химера.

Но доходяга тянул своё:

– Призраков не бывает. Как сказал Эдгар Алан По: «Призраки не существуют. Есть лишь смертные, которые маскируются под призраков, и смертные, которые этих призраков боятся».

– По сказал такое?

– Да, причём от всего сердца.

– Ты издеваешься надо мной, buddy?

– Нисколько. Я тоже считаю, что это неплохо, когда люди помирают. Если бы они были бессмертны, то давно бы всё сожрали и обосрали.

– Но Войнарович слишком рано помер! Он не сделал того, что мог бы сделать! – вскипел конопатый.

Доходяга, однако, смотрел на это скептично.

Он сказал:

– Oh, baby.

12

И тут я встрял в их разговор и выразил своё восхищение Войнаровичем, написавшим однажды, что было бы очень хорошо, если бы друзья каждого умершего от СПИДа американца отвозили его труп в Вашингтон и кидали на ступени Белого Дома.

Кстати, прах самого Войнаровича его собственные друзья высыпали на лужайку Белого Дома.

Поэтому я воскликнул:

– Войнарович – гений!

Доходяга посмотрел на меня как на идиота, а конопатый сказал, что знал Войнаровича лично.

И добавил:

– Мы с ним встречались в Нью-Йорке. И тоже пили пиво в баре.

Мы пожали друг другу руки.

Конопатого звали Томас, и он был писатель.

А как звали доходягу, я уже не помню.

Он так и останется в моём рассказе безымянным доходягой.

Такое ведь тоже бывает.

13

– Ты ведь не американец! – сказал мне Томас. – Откуда тебя занесло в нашу долину плача?

Я уверил его, что приехал из России специально, чтобы увидеть Уильяма Берроуза и поговорить с ним. – Ах так, – заявил Томас. – Отлично. Тебе повезло: я знаю старого Билла. Могу отвезти тебя к нему, если угостишь меня бурбоном.

Я тут же согласился.

Мы опрокинули по две стопки Four Roses, а потом ещё по две.

А доходяга, кажется, пил пиво.

Потом мы ещё посидели и поболтали о Войнаровиче, который, как оказалось, очень уважал Берроуза, и о Берроузе, который, как сказал мне Томас, платил Войнаровичу тем же.

В конце концов человек, похожий на доходягу, ушёл, сказав на прощанье:

– Защити вас Бог от всех знаменитостей на свете.

14

Мы с Томасом сели в его старый пикап и помчались по улицам Лоуренса.

Наступал вечер, и в небе кружились громадные стаи каких-то чёрных пташек.

Они клубились, образовывали всякие эфемерные формы, которые тут же распадались.

– Они всегда здесь в это время года, – сказал Томас. – В них иногда стреляет Берроуз, чтобы развлечься. Но он никогда не попадает.

– Берроуз очень любит стрелять?

– Да, он даже в насекомых стреляет.

– В мух? – спросил я, вспомнив рассказ Пушкина «Выстрел».

– В мух и в комаров, в стрекоз и в ос, в собачьих блох и в горящие свечки. Но он редко попадает.

– Я читал, что он создаёт живопись, стреляя по банкам с краской.

– Да, и это тоже.

– А вы любите стрелять? – спросил я Томаса, чтобы спросить что-то.

– Нет, я больше интересуюсь Карлом Густавом Юнгом. Он сказал: «В каждой идее в зачаточном виде присутствует её противоположность». Я – противоположность Берроуза в зачаточном виде. Поэтому я не стреляю.

Мне понравилось высказывание Юнга.

А Томас:

– Имей в виду: встречаться с Берроузом опасно. Как сказал Юнг: «Встреча двух людей подобна контакту двух химических веществ: если есть хоть малейшая реакция, изменяются оба». Но Берроуз уже не может измениться. – Поэтому встречаться с ним опасно?

– Ну да. Но встреча с самим собой является самой неприятной и опасной. Это, кстати, тоже идея Юнга.

15

Всю остальную дорогу мы молчали.

Я переваривал сказанное Томасом, как удав – упитанного гуся.

Кроме того, я хлебнул лишнего в баре.

Ну и, конечно, я волновался перед встречей с автором книги «Word Virus: The William S. Burroughs Reader».

16

Возможно, читатель знает, что Берроуз считал человеческий язык опаснейшим вирусом, заразившим белых людей много тысяч лет назад, когда они ещё жили в пещерах.

Белые люди с незапамятных времён были источниками заразы.

А теперь слово-вирус изводит не только белых, но и всех остальных несчастных.

Лучше не извергать слова, чтобы не распространять заразу, а сохранять молчание (хотя оно часто наполнено словами).

Я же, рассказывая эту историю, всё время извергаю и извергаю.

Но что поделаешь: я ведь рассказчик!

Рассказывание сказок, баек и былей: это не хворь и не бизнес, а страсть и трепет.

Или это всё же хвороба?

Даже