чем не сравнимую эйфорию.

Возможно, такое бывает от мощной дозы героина – наркотика, которым увлекался Берроуз?

Я был в ОГЛУШЕНИИ от несравненной Лоретты!

Как говорится: на седьмом небе.

Я даже забыл о Берроузе, как и обо всём на свете.

2

И вдруг я наткнулся на беременную девочку с треугольным лицом и опухшими губами.

Она шла по тротуару, выставив вперёд грандиозное брюхо.

На вид ей было не больше пятнадцати, и она была кожа да кости.

Но какой несусветный живот: не иначе как десятый месяц.

И там, должно быть, таилась тройня.

На девочке топорщился грязный рабочий комбинезон на три размера больше, чем надо.

Мужской комбинезон в чёрных маслянистых пятнах.

Волосы на её голове напоминали перекати-поле.

Она упёрлась в меня зелёными, как болото, глазами:

– Хочешь потрогать мой животик?

По-английски это так прозвучало:

– Would you like to feel my tummy?

Я опешил:

– Oh, thank you. Thanks a lot. May be later?

Она посмотрела на меня с нескрываемым презрением, и мне стало ужасно стыдно.

Я потрогал её животик.

Он был тугой, как астраханский арбуз наивысшего сорта.

– Ну, как он тебе? – спросила странная малышка.

– Замечательный. Когда ты ждёшь ребёнка?

Она улыбнулась своими опухшими губами:

– Это ты. Мой ребёнок.

Я подумал, что мой английский опять сыграл со мной дурную шутку.

Поэтому я ей просто улыбнулся.

А она, свирепо:

– Ты что? Не понимаешь? Ты – мой ребёнок, придурок!

– Я? Твой ребёнок?

– Ты, дурак, ты. Теперь понимаешь?

– Как так?

– Да уж так. И ничего с этим не поделать.

– Я буду твой ребёнок?

Она вдруг рассердилась:

– Сколько можно повторять? Ты что – недоносок? Я же сказала: ты – мой бутуз, мой несчастный убогий сынок, моя бедная плоть и кровь, мой подгнивший плод, мой тупой карапуз, мой дрянной спиногрыз, мой байстрюк, мой гадючий найдёныш!

Пена выступила на её губах – белая, болезненная пена.

Я испугался.

Опять испугался!

Я ведь трус, как сказал один московский литературный критик.

Трус, мелкий пакостник и воришка чужих рассказов.

Как сказал однажды Берроуз: «Get off the stage, lying cocksucker!»

А ещё он писал: «So who can prove that I didn’t on my vacations go to Tangier and rape children?»

Поэтому я и испугался.

Даже очень.

И поспешил прочь от этой бедной девочки на сносях.

3

Чтобы чуть-чуть оклематься от этой встречи, я зашёл в кондитерскую и купил коробку donuts.

Они были жирные, обильно посыпанные сахарной пудрой.

Donuts – отвратительное лакомство, а вовсе не хлеб насущный.

Я съел целых семь donuts – вероятно, из-за стресса.

И меня затошнило.

Кроме того, мне захотелось пить, как дромадеру после перехода Сахары.

Или это никуда не годное, кокетливое сравненье?

Я захотел пить, одним словом.

Я был измождён и подавлен.

Я думал: «Сколько мне ещё таскаться по этому Лоуренсу? И на кой чёрт мне сдался этот Берроуз?»

Я был в отвращении от своей авантюры.

Я хотел в Калифорнию: покупаться и полежать на берегу океана.

И чтобы рядом ходили светловолосые девушки в бикини – с голубыми-голубыми глазами.

В Калифорнии у всех девушек глаза голубые и пустые.

Как небо.

Лев Толстой был не прав, когда писал о глубоком и осмысленном небе.

Впрочем, над Аустерлицем небо могло быть осмысленным и глубоким, но вот небо в Калифорнии абсолютно пустое и не имеет ни малейшего смысла. Я открыл это, путешествуя с группой IRWIN.

И люди в Калифорнии тоже не имеют смысла.

Там всем заправляют деньги.

Как сказал однажды Джон Джост: «Деньги – это первая и последняя подлость. Деньги – ложь, позволяющая тем, у кого они есть, считать себя лучше тех, у кого их нету. Это горы лжи, запакованные в национальные флаги, которые заставляют бедных мальчишек идти на верную гибель, чтобы те, у кого есть деньги, могли сидеть дома, потягивая мерзкие коктейли. Деньги – первый шаг на дороге, ведущей в пропасть».

Или, как писал Берроуз: «The universal Betrayal has swamped this terrible planet».

4

И тут я увидел бар, где меня наконец ждала удача.

5

Начну с того, что стены этого бара были увешаны фотоснимками Берроуза и его знаменитых фанатов.

Я узнал Джимми Пейджа, Лори Андерсон, Дэвида Боуи, Лу Рида, Мика Джаггера и Игги Попа.

Все они стояли или сидели с Берроузом в обнимку или просто рядом.

Были ещё Берроуз и RAMONES: Johnny Ramone, Tommy Ramone, Joey Ramone and Dee Dee Ramone.

И, кажется, Берроуз и Ким Гордон.

И Берроуз и Энди Уорхол.

И Берроуз и Кит Харинг.

И Берроуз и Кэти Акер.

И Берроуз и Майлз Дэвис.

И Берроуз и Курт Кобейн.

И Берроуз с автоматической винтовкой.

И Берроуз и Деннис Хоппер.

И Берроуз и Элис Купер.

И Берроуз и чёрная кошка.

И Берроуз и Дженезис Пи-Орридж.

И Берроуз с палкой.

И, конечно, Берроуз и Аллен Гинзберг.

И Берроуз с сигаретой.

И Берроуз с каким-то неизвестным.

И Берроуз с пишущей машинкой.

И Берроуз с режиссёром Кроненбергом.

А Берроуза и Малкольма Икс я среди этих снимков не помню.

Некоторые фото украшали размашистые автографы (и все они были в аккуратных чёрных рамках).

Тут-то я и сообразил, что наконец попал в нужное место.

6

В длинном полутёмном пенале сидели за стойкой два типа и пили пиво.

Кроме них была ещё барменша.

Но её я совсем не помню.

Значит, были только эти двое.

Если ты что-то забываешь, этого как бы и не бывало.

Не так ли?

Мой отец, заболевший старческим маразмом, забыл свою жизнь – и её как бы и не бывало.

А мировая история забыла своих настоящих героев – безымянных строителей и безмолвных поэтов.

Как сказал Берроуз: «All past is fiction».

Это значит: «Всё прошлое – небылица».

А ещё он добавил: «The past is largely a fabrication by the living. And history is simply a bundle of fabrications».

7

Короче, я заказал у забытой барменши Budweiser, подсел к двум типам и стал подслушивать их беседу.

Я действовал как плут и пройдоха.

Или как какой-нибудь сыщик?

Но литература и есть шпионаж, как сказал американский писатель Норман Мейлер.

Многие английские писатели были кадровыми шпионами: Грэм Грин, Сомерсет Моэм, Ян Флеминг, Джон Ле Карре…