нас разными терминами – задержка развития, дефект речи, аутизм. Бла-бла-бла, и обычная школа вам не светит, мальчика надо лечить. Щас, разбежались. Вас самих надо лечить. Таблетками от жадности, твари ненасытные. Ненавижу врачей, они напоминают мне птиц-падальщиков, которые трупами питаются. Грифоны или как-то так.

Мы осторожно подходим к обгоревшему дому. Я вижу рядом зеленую полянку и говорю брату:

– Слушай, я точно знаю, что клады в доме не закапывают. Там земли нет. Ты копай тут, а я загляну кое-куда.

Васек радостно начинает рыть ямку неподалеку от дома с привидениями.

Я с опаской засовываю голову в покосившийся дверной проем. Да уж, домику досталось. Но при этом три кирпичные стены до сих пор мужественно стоят, лишь вместо крыши болтаются прожженные балки. Четвертая стена выглядит так, будто кто-то кинул в окно гранату. Я прохожу вовнутрь – через остатки кухни попадаю в комнату, похожую на спальню. На стене до сих пор висят календари, часы, остался даже уродливый ковер с оленем. Спальня пострадала меньше всего – у стены стоит старая железная кровать с обгоревшим матрасом, на полу валяются книги. Я поднимаю одну – обожженный труп Книги рекордов Гиннесса. Неужели и тут кто-то читает про эти отстойные рекорды – сожрать сто гамбургеров с сыром или пропукать «Лунную сонату» Бетховена? Событие века, что и говорить. Я даже телик перестала смотреть, потому что там только и делают, что обсуждают идиотов. Мамзель обожает идиотов и ток-шоу про идиотов, про разных там супергероев или экстрасенсов, где какой-нибудь Аркадий умеет силой мысли открывать холодильник по ночам. Он такой жирный, этот Аркадий, что ему даже лень дверцу дернуть, чтобы пожрать. Вот он и тужится, не сходя с дивана. А Мамзель верит всему, что в «зомбоящике». Она даже рыдает, когда тетки на экране рассказывают о своей трудной судьбе. И это при том, что у нас самих жизнь – обрыдаться можно. Иногда мне кажется, что я – мать, а она тупой подросток.

Резко подул ветер, и на выбитом окне колыхнулись ободранные, черные от копоти тюлевые занавески. Я непроизвольно вздрогнула. Как страшно, наверное, оказаться ночью в горящем доме. Самая страшная смерть – это в огне, на мой взгляд. Когда Лео закопали, я выписала все страшное, что могло с ним случиться, но не случилось – утопление, удушение, рак, автокатастрофа, выпадение с балкона и тому подобное. Потому что на похоронах какой-то идиот прошептал – это счастье, умереть во сне. Ну, может, он даже прав, Лео спал под наркозом. В топе моего списка была газовая камера и авиакатастрофа, теперь вот добавился еще и пожар.

Местечко было стремное, прямо мороз по коже. Что-то дядя Лось явно недоговаривает. Темнит, зараза. Этот домик совсем не похож на гостевой. Отчим любит, когда его окружают только новые вещи – плазмы-шмазмы, мебель из «Икеи», голубой фарфор. А тут – сплошное старье. У нашей бабки Райки был точно такой же колченогий олень на ковре. Она заставляла меня выбивать его на снегу шваброй каждую субботу.

– Нашел, нашел! – вдруг завизжал Васек во дворе.

Я вылетела пулей – совсем забыла про брата, а его ведь и на минуту нельзя оставить, взрывная энергия разнесет все в радиусе ста метров.

– Что? Что нашел?

– Клад!

Малыш гордо протягивает мне нечто квадратное, заляпанное землей. Сам он тоже по уши в грязи, голубые мишки на пижаме исчезли под слоем черной сажи. Я хватаю его на руки и тащу в дом мыться.

Васек плавает в огромной ванне дяди Лося, а я сижу на краю и рассматриваю трофей. Он откопал в земле странную штуку, что-то типа самодельной фоторамки из цельного куска прозрачного пластика. Небольшой квадрат, сантиметров пять, наверное, по периметру, а внутри – фото какой-то тетки. Тут я чуть не грохнулась в ванну! Блин, тот самый призрак с крюком, что я видела ночью на пожарище! Только женщина на фото явно моложе – в руках цветы, на лице озорная улыбка. Бог мой, и как потом не верить фильмам ужасов? Голливуд forever, он даже тут, в Лебяжьем. Двое детей одни в лесу, а вокруг дома бродит неприкаянная душа. Возможно, эту тетушку с цветами грохнул наш новый папа, дядя Лось. А вдруг это дух его предыдущей жены? Ее призрак не может успокоиться и каждую ночь приходит на место преступления. Фигня всякая опять в голову лезет. Хотя с Мамзели станется выйти замуж и за Синюю Бороду. Ей лишь бы взяли.

Внутри капсулы есть что-то еще, кроме фото. Пластиковый квадратик на вид довольно толстый и увесистый. Я пытаюсь стучать по нему, царапать ногтями и ковырять ножом – все бесполезно. Коробка цельная, и залезть внутрь никак не получается. Можно, конечно, попробовать расплавить, но, скорее всего, внутренность сольется с пластиком, и мы так и не узнаем, в чем тут фишка. Прозрачная самодельная капсула, я такого раньше никогда не видела. Как будто положили фото в формочку и полили горячим желтым стеклом. С обратной стороны записка. Текст мелкий-мелкий, я смогла его разглядеть только через лупу. Пришлось порыться в тумбочке Лося. Там был такой идеальный порядок, что страшно было открывать, чтобы не занести внутрь микробов с улицы. Зато лупа сразу попалась мне на глаза.

«Моя дорогая Ясенька. Когда мы снова встретимся, я хотел бы вспомнить все, что было. Для этого прилагаю фото. Уверен, любовь не имеет границ, времени и пространства. При первом же взгляде друг на друга мы вспомним все, что было, и огонь снова вспыхнет в наших сердцах. Ты говоришь, что в будущем мы будем незнакомцами, но я уверяю тебя, память сердца можно вернуть при помощи этой таблетки. Как обычно прилагаю прядь волос и ногти.

Твой Марк».

Фу-у-у, скучнятина! Судя по всему, любовная драма соседей-пенсуриков. Ириша на уроке «литры» рассказывала, что в старые времена влюбленные дамы и кавалеры хранили в альбомах перевязанные локоны. Про ногти она умолчала. Но, может, у этой Ясеньки в семье так принято было, ногти на память откладывать, кто знает. А дядя Лось оказался ни при чем. Жаль. Из него вышел бы отличный душегуб. Я именно так маньяков и представляла – в белых перчаточках, любят идеальный порядок и моют руки каждые полчаса.

А Мамзель все равно никогда не разбиралась в людях, как ни крути. Сколько помню