проповеди Ламеннэ, и идеи Леру, и легшие в их основание учения Лейбница и Лессинга («О воспитании рода человеческого»).

Теперь обратимся к фактической и хронологической стороне истории отношений Жорж Санд и Леру.

Познакомилась Жорж Санд с Пьером Леру еще в 1835 г., по совету Сент-Бёва, который указал ей на Леру и на Рено, как на двух людей, могущих лучше всего помочь ей в ее тревожном искании истины.[17] Это было, опять-таки, во время «апрельского процесса», когда Жорж Санд и ее друзья, а особенно Плане, не могли сойтись, чтобы тотчас не приняться разрешать «социальный вопрос». Однажды, когда Плане особенно пристал к писательнице с просьбой «разрешить этот вопрос», она вспомнила совет Сент-Бёва и написала Леру, прося его прийти отобедать с ней и изложить в течение двух-трех часов сжатый «республиканский катехизис» для какого-то мнимого мельника, или мужика из ее друзей. Леру, хотя и догадался о маленькой хитрости, но пришел на зов. Однако он в это первое свидание так робел и смущался, что не мог сразу овладеть настроением своих внимательных слушателей.[18] Вообще, Жорж Санд не сразу подчинилась влиянию его идей. Несколько лет спустя она пишет об этом своему другу Дюверне в таких выражениях:

«Я убеждена, что будут однажды читать Леру, как читают «Общественный Договор». Это слова г. де-Ламартина, и если тебе скучно нынче, будь уверен, что величайшие произведения человеческого духа надоедали очень многим, кто был склонен воспринять их в момент их провозглашения. Несколько лет спустя одни краснели, что не поняли и не оценили их одни из первых. Другие, более искренние, говорили: «Честное слово, я сначала ничего не понимал в этом, а потом я был увлечен, поражен, проникнут этим». Я могла бы как раз подобное же сказать про Леру.

Во времена моего скептицизма, когда я писала «Лелию», потеряв голову от горя и сомнений во всем, я поклонялась доброте, простоте, учености и глубине Леру, но я не была убеждена. Я смотрела на него, как на человека, который введен в обман собственной добродетелью.

Я пришла в этом отношении к совершенно обратному мнению, ибо, если во мне есть хоть капля добродетели, я ею обязана ему, с тех пор, что в течение пяти лет изучаю его и его произведения»...[19]

Итак, из слов самой Жорж Санд явствует, что ее полное проникновение философскими идеями Леру совершилось в течение пяти лет со времени ее первого знакомства с ним, но что с самого начала она прониклась безграничным уважением к нравственной личности самого учителя. Следовательно, относительно Леру произошло почти то же, что и по отношению к Мишелю: индивидуальность нового апостола сначала заставила Жорж Санд преклониться перед самим апостолом, а потом уже перед новым учением.

Нам кажется даже, что Жорж Санд в воображении своем наделила его такими чертами, которых в нем, может быть, и не было, и не видела многого того, что в нем было непривлекательного, вроде его некоторой неразборчивости в вопросах материальных; его мелочной склонности все личные неудачи приплетать к великим социальным вопросам и, так сказать, «клянчить принципиально» и претенциозно, а не попросту сознаваться в своих нуждах и просить о помощи; и наконец, его слабости к... сплетням.

Так, например, для нас ясно, что окончательным поводом к разрыву с графиней д’Агу и к охлаждению, происшедшему между Ламеннэ и Жорж Санд – был именно Леру. Он как будто завидовал влиянию Ламеннэ на Жорж Санд и не упускал случая прямо или косвенно сказать про него что-либо неодобрительное, а то так и прямо могущее испортить отношения между знаменитым религиозным реформатором, бывшим их общим другом и соиздателем, и его почитательницей Жорж Санд. И, к сожалению, он весьма успел в этом. Мы ниже приведем два письма по этому поводу. Позднее Леру точно также жаловался Жорж Санд и на Луи Виардо. Еще позднее, на нее саму – кому-то из общих друзей, и потом извинялся перед ней.

Но Жорж Санд либо не видела этих недостатков, либо прощала их во имя других редких и великих черт Леру. Особенно она ценила в нем, нам кажется, его горячую веру в прогресс, доходившую до пророческой экзальтации,[20] какую-то детскую, трогательную чистоту души, детскую же наивность, доходившую до ребяческой эгоистичности, и житейскую беспомощность наряду с грандиозными стремлениями пересоздать мир.

Но спешим сказать, что Леру никогда не играл в личной жизни Жорж Санд роль Мишеля. Правда, он тоже не избег участи, общей всем приближавшимся к этой необыкновенной женщине, и настолько было подпал ее очарованию, что, наконец, между ними произошло решительное объяснение, причем Жорж Санд благоразумно посоветовала ему не выходить из роли друга, а Леру покорился этому и даже поспешил самым витиевато-философским и туманным языком превознести Жорж Санд за то, что, в сущности, надо назвать уроком или наставлением с ее стороны. Вот письмо Леру в ответ на этот урок:

«Я получил Ваши два письма и жду третьего. Это Вы оракул. Вы не только моя полярная звезда; из нас двух оракул – это Вы. Я лишь вопрошаю богов. Вы отвечаете.

Ваше вдохновение было тем, чем оно должно было быть. Я признаю это теперь, после того, что день и ночь боролся, пока понял это. Я сбился с пути с самого начала и чуть не запутал Вас, но Вы не дали сбить себя с пути и не дали мне заблудиться.

Любовь хороша, свята, истинна, лишь когда она дает и сохраняет за человеком единство его существа. Если бы Вы меня послушались, существо в нас было бы раздроблено, разъединено, – это несомненно по отношению к Вам и ко мне также.

Ибо я с тех пор размышлял о своей жизни, и я понимаю теперь мою жизнь посредством Вашей. Вы заставили меня самому себе исповедаться, и это мне осветило и объяснило очень многое. Я не святой, как Вы говорите, но я верю, что, благодаря Вам, я вернулся к святости и снова овладею единством моего существа. Будьте уверены, – Вы меня спасли, потому что мы спасемся.

Я не могу передать Вам, сколько я передумал, перечувствовал и перестрадал за эти 3-4 дня. Но я еще раз хочу сказать Вам, что Вы не только жизнь для меня, но что Ваши изречения – прорицания для меня, ибо мое сердце признает их.

Мученье – жить вдали от Вас, но я повторяю эти стихи Данта:

Per correr miglior acqua alza le vele

Omai