бесконечной доброты и покровительства, о которых так много говорят и говорили все ее биографы. Доброты, доходящей до слабости, так что не только Леру имел полное право называть ее «Consuelo de mialma», но также и друзья Жорж Санд имели иногда вполне законную причину восставать против крайнего применения этой доброты на практике. Ниже читатель найдет целый ряд документов, подтверждающих все вышесказанное, а теперь мы позволим себе привести следующий ряд писем, изданных и неизданных, самого Леру, Жорж Санд и других лиц, относящийся к первым годам знакомства Жорж Санд с Леру.

Госпоже Дюдеван

Улица Лафит. Отель де Франс, на углу улицы Прованс.

1836 г. Декабрь.

Я прочел сегодня утром письмо, которое Вы мне написали, и которое я не получил вчера. Право, я рад, что прочел его только сегодня: я бы не посмел ни посмотреть на вас, ни говорить с вами.

Вы слишком добры и слишком хвалите меня. Я всегда смущаюсь и стесняюсь, когда мне надо говорить при вас (вследствие чего, сказать мимоходом, я часто слишком много болтаю). Это я почувствовал в первый же день, что увидел вас: я не мог сказать вам ни слова. Если бы я вчера получил Ваше письмо, я был бы еще более смущен, чем в первый день нашего знакомства.

Вот что значит прочитать вас в ваших книгах: моя душа полна восхищения, и у меня нет слов, чтобы его высказать; было бы также и неприлично хвалить вас в лицо. Кроме того, не хвалить вас хочу я, скорее я хотел бы дать вам почувствовать, как я вас почитаю, и как я вам благодарен. Между тем, вы любите скромность и любите хвалить других, как они ни слабы. Из этого происходит для тех, по отношению к кому вы проявляете столько доброты, невыразимое внутреннее волнение и смущение.

Вы просите мою дружбу. Разве вы не знаете, как я вам предан? Я был уже вашим другом, прежде чем познакомиться с вами; я сделался им, когда увидел вас в первый раз; я друг ваш сегодня, я буду им завтра, я буду им всю свою жизнь. Дружбе свойственно быть, или стараться быть, полезным тем, кого мы любим. Я желал бы, чтобы во мне была какая-нибудь сила, которая могла бы подчас помочь вам в ваших страданиях.

Но вы очень заблуждаетесь на свой собственный счет, когда вы говорите, что я помогу вам сделаться хорошей. Вы рождены для доброго и прекрасного, и вы всегда, в сущности, были тем, чем вы хотите сделаться. Но жизнь – опыт и испытание, через которое мы все проходим, – по мере наших сил, – для нас самих и для человечества. Будем же стремиться сделаться лучшими и все более и более просвещаться среди нашего мрака.

Я с горестью думаю, что вы скоро уедете, и я не увижу вас более. Но если в Ногане вы отнимите несколько минут ночи у звезд[27] для того, чтобы написать мне, вы меня в свою очередь укрепите в моих горестях и унынии.

Пьер Леру.

Р. S.

Издатель «Энциклопедии» должен прислать вам завтра все, что до сих пор вышло. Если это вам не нужно, отдайте Морису. И, в самом деле, ведь мы работаем для наших детей. Вы, у которой есть Морис и Соланж, вы для них напишите статью «Надежда», а не «Сплин», как мы говорили на днях.

II.

Тур. Без числа.

Теперь вовсе несвоевременно, Милостивая Государыня и дорогой друг, рассказывать вам все, что я выстрадал и что я еще терплю. Когда мы увидимся, как два друга, я вам, может быть, скажу это. Я пишу вам всего два слова, чтобы вы не беспокоились о состоянии моего здоровья. Я вспомнил, что, уезжая, обещал известить вас, когда буду в Туре.

Я храбро борюсь с грустью и унынием. Рассчитываю пробыть здесь еще 3-4 дня, а потом направлюсь в Париж. Мне нужны мои дети.

Мне столько надо было бы Вам написать, что мне нужно употребить невероятное усилие, чтобы решиться написать Вам всего эти несколько слов. Однажды я у Вас попрошу разрешения написать вам длинное письмо, чтобы моя дружба оказалась бы полезной и годной к чему-нибудь для вас.

Прощайте. Надеюсь, что ваше здоровье поправляется. Обнимите, пожалуйста, за меня Мориса и Соланж.

Я хотел написать М-м Марлиани, но пропустил 3 дня, и она верно уже уехала. Мне очень жаль, что я ей ничего о себе не написал вовремя. Если вы будете писать, сообщите ей обо мне.

Ваш друг П. Леру.

III.

Жорж Санд к г-же д’Агу.

Ноган, 16 окт. 1837 г.

...Я погружаюсь в Пьера Леру, и это неспроста. Он здесь был эти дни. Мы с Шарлоттой составили романтический проект – воспитать его детей и вытащить его из бедности, без его ведома. Это труднее, чем вы думаете. У него гордость тем более непреоборимая, что он в ней не сознается и придумывает всякие предлоги для своего упорства. Не знаю, одолеем ли мы его. Он по-прежнему прекраснейший человек и один из самых великих. Он ездил в Тур к Беранже, и потом приедет вновь, – не знаю, на сколько времени.

Он необыкновенно забавен, когда рассказывает о своем появлении в вашей гостиной на улице Лафит. Он говорит: «Я был весь забрызган грязью и очень смущался. Я прятался в углу. Эта дама подошла ко мне и говорила со мной с невероятной добротой. Она была очень хороша собой».

Когда я его спрашиваю, как вы были одеты, брюнетка вы или блондинка, высокая или маленькая, он отвечает: «Я ничего не знаю. Я очень робок. Я ее не видел».

– Но как же Вы знаете, что она так хороша?

– Я не знаю. У нее был прекрасный букет, и я заключил, что она должна быть прекрасна и приятна.

Не правда ли, какая философская причина? Что вы об этом скажете?..

IV.

К г-же д’Агу и Листу.

Дорогая Мари.

Извините мою лень или, вернее, мою работу... Принцесса знает мой недостаток и умеет снисходить к нему. Не надо, чтобы она в наказание за молчание тоже молчала бы, и чтобы за отсутствие моих сумрачных писем она меня лишила бы своих посланий, самых прелестных в мире. Наказание не