Мне совестно, и ещё теплеет в груди и расправляются плечи. Я — озёрный шаман-следопыт в весенних кроссовках.

Дерево, стоит в воде, изогнутый ствол нависает над водой. На той стороне дерева, что мы видим, почти нет веток. Словно какие-то смельчаки забираются на него и оттуда сигают в воду.

Следующая кладка и следующая поляна. Укромная, незаметная, её можно увидеть только с противоположной, самой заболоченной нелюдимой кладки или заплыв на середину озера. Длиннохвостые невысокие рыжие воздушные сосны. Земля, усыпанная круглыми маленькими сосновыми шишками, — палатку не устроить, на спальник не улечься. Да ещё и очень много открытых корней — ушла почва. Несколько брёвен неизвестные притащили неизвестно когда, чтобы хоть как-то устроиться на этом месте поудобнее.

Отсюда — прямой дорогой к самому началу путешествия по озеру. Сосны становятся поплотнее, возвращается светло-салатовый плоский мох, зелёные веточки ягодных кустиков.

Ева улыбается и уточняет: — Это всё черника?

— Да, — я обвожу взглядом участок леса шириной шагов в пятьдесят. — Тут настолько хорошо она растёт, что летом под каждым деревом сидят дачники и собирают. А однажды мой товарищ приехал сюда посмотреть на озеро и черника так его соблазнила, что он остался ещё на один день только ради черники. Сила черничного соблазна!

Она смеётся, потом говорит: — Мы сюда приедем летом и соберём, наверное, целую корзину черники с тобой.

Я холодею. Надеюсь, на моём лице не виден ужас. Со мной? Золотое ты моё солнышко, если мы приедем с тобой сюда летом, сперва мы измажем друг другу губы черникой, потом я испятнаю черникой твою спину, а следом расколется надвое навсегда моя семья. Вот как будет, если мы приедем.

Я так испуган, что пропускаю тропинку и мы снова выходим на первую кладку. Я уверен, что мы ещё её не видели, потом голову отпускает, да и Ева говорит, что мы тут уже были. И вправду. Были. Пора возвращаться к машине.

На обратном пути, уже на выходе из леса, мне кажется, что машины нет. Я быстро представляю, как машину угнали, как мы идём пешком до электрички и Ева по пути думает, какой я недотёпа. Но вот она, машина. Просто чёрная машина не видна на фоне чернеющих еловых стволов.

Перед тем, как сесть в машину, Ева просит меня проверить не нацепила ли она клещей в лесу.

Клещи — опасное дело. Я даже не думаю, как выживают клещи на льду, в конце марта, а просто смотрю, как Ева поворачивается спиной ко мне. Вот её затылок, вот её шея. Она склоняет голову, чтобы больше открыть мне для поиска. Взъерошиваю волосы ладонями от шеи вверх, проверяю основание шеи, беззащитный затылок. Отгибаю уши, проверяю там, где начинает расти ушная раковина. Туда идут крупные сосуды, там обязательно стоит проверить. В первый раз в жизни взъерошиваю её волосы. Ещё и за ушами проверяю.

У меня не дрожат руки, я не быстрее дышу, я не думаю утонуть лицом в её волосах. Не думаю, как ладони могут скользить от шеи к лопаткам. Не думаю, как ладони могут от лопаток прошелестеть к её животу и прижать её ко мне.

Перепроверяю ещё раз затылок и за ушами, прошу посмотреть у меня для порядка. Поворачиваюсь к ней спиной, но начинаю смеяться: в этом марте у меня густая спутанная грива, бесполезно смотреть. «Наверное, бесполезно», — говорю через смех. Ева тоже смеётся, прячет смех во рту, смех становится от этого и груднее и животнее. Мне щекотно в уголках губ от её смеха.

Продолжаю смеяться, открываю перед ней дверь машины. Дожидаюсь, пока Ева удобно расположится в кресле и перепроверяю, что курточка её спряталась целиком и я не прижму её дверью.

Закрываю дверь. Едем на второе озеро.

Второе озеро — длинное, вдоль дачных посёлков. Сосновый лес на горке на одном берегу, сосновый лес на холме на втором берегу. Слева виден дачный посёлок, кажется, что до него можно добраться вплавь, но я знаю, что по пути будет тоненькая тропинка поперёк озера, где можно проехать на велосипеде.

Паркуемся за пляжем. Выхожу из машины, открываю Еве.

Песчаный пляж, никакого льда на нём, кустики разной сорной стойкой травы. Кабинки для переодевания и кирпичный туалет.

Лягушатник — огороженный для малышей участок мелкой воды, и шлюз между озером (слева) и полем, в которое шлюз может направить воду, когда будет нужно. Никакой трясины, никаких зарослей, никакого бурелома, ничего, где мне нужно её направлять и оберегать. Я делаю пару шагов и усаживаю зад на ближайшую травяную кочку на пляже. Пусть сама тут рассмотрит всё, что ей интересно.

В лесу меня было много и мне было рядом и тесно. Даже непристойно. Насколько непристойно? Если вы — гетеросексуальный парень, представьте себе подругу детства, с загипсованной рукой, и вы ей застёгиваете лифчик. Если вы — гетеросексуальная девушка, то вам — застёгивать молнию на брюках другу. Вот настолько.

А теперь, на этом пляже, мне можно отдалиться и посмотреть на Еву в мире, как на картину.

«Ева, лёд и камыш».

«Ева: следы на песке».

«Ева-ветер — и просто ветер».

Ёлки, как легко любоваться и радоваться ей…

Она скоро возвращается с осмотра — обычное дачное озеро. Садится рядом со мной на корточках, я посматриваю на неё сбоку и почти верю в её обычность.

— Я переплывал это озеро по короткой стороне, как лягушка, но без рук, — говорю. — Тут неглубоко и я хотел показать папе, насколько хороший я пловец… Сейчас думаю, что я бы серьёзно волновался, если бы мой сын плыл и голова его то под водой, то выныривает. Сколько тут от берега плыть до середины?… Минуты три-четыре. Только когда вырос, понял: это ж очень было, наверное, страшно для него… Дети, это конечно…

Замолкаю и Ева молчит.

— Давай тебе шлюз покажу, он такой… — не нахожу точного слова. — Впечатляющий.

На шлюзе приходится говорить громко — с шумом падает вода. И ещё, если смотреть вниз и говорить в то же самое время, то звук быстро гаснет в бетонном квадрате шлюза. Хорошо тут рассказывать тайны, никто не услышит. Так мы и делаем. Тайны — детские, но всё равно тайные. Не расскажу.

Можно уезжать. По дороге к машине я вижу, чисто гипотетически, что если кого-то сбросят в этот шлюз в марте месяце, то он не докричится и некому тут будет кричать. И останется он там на месяцы.