Завожу машину и мы едем подальше и от шлюза и от этой чёрной живучей картины.

Мы едем по трассе минут семь, когда я вижу хромающую бабулю, которая идёт вдоль дороги. Идёт она, скорее всего, к электричкам. Здоровому тут идти час бодрым ходом, а ей, в таком состоянии, все два понадобятся. Выглядит она, словно часы с кукушкой, которые небрежно собрали и теперь непонятно, откуда — и когда — выскочит птичка. В городе я бы держал Еву подальше от такой бабули, да и сам бы перешёл на другую сторону дороги. Но на лесной дороге топать до электрички ещё два часа. Бабуля уже осталась позади, но я торможу и сдаю назад, чтобы предложить свою помощь.

Садится на заднее сиденье. Ездила в дачный посёлок проверять дом своей мамы — что никто не залез, что ничего не вытащили.

«Ой, да», — говорю.

Проехали полпути до электрички.

Думала, что не дойдёт уже.

«Ой, да», — говорю. — «Далеко идти тут, конечно».

Проехали полпути полпути — перекрёсток трассы и песчаной дороги.

Бабуля хочет знать, как нас зовут. Тут я хмурюсь. Отдавать наши имена почему-то совсем не хочется.

«Просто так потом вспомните, что хорошие ребята подвезли».

Не сдаётся, говорит, что хочет за нас помолиться в церкви.

«Ой, да всё хорошо. Ничего не нужно. Просто за хороших ребят помолитесь».

Место высадки пассажиров. Мы вернулись на заправку, где берёзовый сок и какао. Мне неспокойно с этой бабушкой. Можно, конечно, довезти её и до самой электрички, но я высаживаю её у заправки. Желаю ей доброго пути.

Мы пару минут смотрим, как она хромает в переход к электричкам. «Я чего-то не хотел, чтобы она наши имена узнала. Какая-то странная бабушка. Нормально, что не сказал?»

Ева говорит, что нормально, что не сказал.

Заезжаем на заправку в туалеты, оттуда — на разворот домой.

Заправка остаётся за спиной, когда Ева спрашивает, нет ли у меня полотенца. Хм… В машине нет полотенца. На заправке могли быть полотенца, но мы уехали. Можем завернуть в соседний городок, в хозяйственный магазин. Или не завернуть в городок, найти следующую заправку и там купить полотенце.

Ева терпеливо выслушивает мои варианты, качает головой: — Нет. Никуда не нужно заезжать. Пропускаем городок, пропускаем заправку, обгоняем легковушки, грузовички и грузовичищи. Ева смотрит за окно, что-то ищет там или взвешивает какие-то гирьки в голове.

Наконец, спрашивает: — Скажи… А мы можем заехать на купель?

Уточняю: — На ту купель, которая у моста? Ту, которую мы проезжали?.

Кивает. Проводит языком по губам, словно встревоженная кошка, а не как-то по-другому.

— Да, конечно можем.

— А тебе не будет… неудобно?

Я никогда не видел купель. Я никогда не видел купель, где была Ева. О Еве и её местах я только слушал рассказы. Дворик её дома сегодня был вторым таким местом. В её родной далёкий город я бы сейчас отказался ехать — далековато. Но купель — вот она рядом и я могу решить, будет Ева на купели сегодня или нет. Уф, снова тесно.

Я мельком взглядываю на неё, быстро возвращаю внимание на дорогу: — Поехали. Покажешь, где сворачивать.

— Хорошо, — она спокойнее устраивается на сиденье и укладывает голову на изголовье.

— А полотенце? — я ищу взглядом поворот на какой-нибудь городок с магазином.

— Я вытрусь платком.

«Я вытрусь платком». Я оцениваю взглядом, хватит ли платка, чтобы собрать влагу со всей Евы — с головы до пят… Возвращаю внимание на трассу.

Ева указывает дорогу, сетует, что неудобно объясняет, а я предугадываю поворотики и согреваюсь тем, как я легко понимаю её объяснения.

Чтобы добраться до купели, нужно:

— свернуть с трассы на мост,

— сразу же с моста свернуть на трассу в обратном направлении,

— на ближайшем повороте свернуть направо на дорогу между листами железа,

— проехать посёлок,

— свернуть на ухабистую песчаную дорогу и проскакать по ней несколько занимательных минут,

— вывернуть наконец-то к стоянке купельщиков.

Тут тихо, ни птичьего шума, ни ветерка. Воздух холодит лицо. Чем ближе к купели, тем чаще под ногами попадаются наледи. Я даю Еве руку и мы так идём.

Домик из металлопрофиля. Похоже, что купель — это что-то внутри него. Рядом с домиком — родник. Рядом с родником — скамейки, расставленные квадратом.

Ева отпускает мою руку, открывает дверь в металлический домик, заходит внутрь и затворяет дверь. Я остаюсь у двери, не понимаю, что должен теперь делать. Надо, наверное, подождать… Осмотримся.

Вокруг всё топкое — ступить особо некуда: или сидеть на скамейке, или топать обратно. Или в купель.

Сидеть на скамейке. Широченная тишина.

В домике что-то легонько звякнуло. Наверное, пряжка ремня стукнулась в стальную пуговицу на брючках. Запоздало думаю, что если бы задался целью, мог расслышать ещё много чего. Как-то же снимался свитер? И что-то, что под свитером, тоже как-то снималось. Привстаю со скамейки… и мне становится неловко в то же мгновение. М-да… Если бы задался целью… Можно я ещё немного побуду нормальным человеком с другой какой-то целью?

Сажусь обратно. Родник, вон, занимательно журчит. Птицы тут звонко перекликаются. Пахнет хорошо — мокрой корой и тающим снегом.

Я слышу всплеск воды — кто-то побольше, чем уточка, погрузился в воду. Через пару мгновений — горячий, животный, звонкий женский выдох.

Так пленница выдыхает, когда ей развязали надолго зафиксированные руки — радость обретённой свободы и боль от прилива крови к онемевшим ладоням.

Так обожжённая под солнцем дурёха выдыхает, когда холодная сметана мажется на её зудящие плечи.

Так эта дурёха выдыхает, когда наутро тянет ненужный, отвергнутый кожей, шелестящий лоскуток где-то между шеей и плечом.

Боль.

Восторг.

Освобождение.

Снова всплеск и — через пару мгновений — выдох. Я сжимаю пальцами сиденье скамейки, вдыхаю сквозь зубы влажный воздух и сглатываю слюну.

Я прирос к скамейке.

Снова всплеск и — выдох, кажется звонче прежних. Я выдыхаю еле слышно. Улыбаюсь и качаю головой. Я обезоружен и наполнен радостью. Сижу дураком на скамейке, а пассажирка моя звенит весенней птицей, ограждённая от меня.

Проходит минута, проходит пять, я не слышу ни вжика молнии, ни звенька пряжки, ни стука каблучков. Я подхожу к двери, тянусь к ручке, но останавливаю себя. Щеколда на двери, с внутренней стороны. Сейчас вмешаюсь и нарушу что-то правильное, герой-спасатель.

Отхожу от двери, взгляд цепляется за листок с требованиями к посетителям. Я зажмуриваюсь и замедляю дыхание, пока сердце бьётся галопом. Замедляйся, драгоценное моё, замедляйся. За тонкой железной стенкой