Калли придирчиво оглядела прическу и, кажется, осталась довольна. Затем она взглянула на ее лицо и поморщила носик. Бедная малышка. Совсем не умеет скрывать эмоций.

«Он изуродовал меня?! – душа рвалась в клочья. – Я – чудовище?! Скажи же мне?»

Но им и так сегодня досталось. Калли задумчиво жевала ноготь, доставала какие-то баночки, кремы, румяна, но девушка немо мотала головой, надеясь только на одно – сил достанет, чтобы не кинуться на сестру и не перегрызть ей глотку.

Потом Калли нашла зеленую вуаль и скрыла под ней все, что никого не касалось.

Кифер топтался у двери и, увидев ее, несмело улыбнулся. Девушка погладила брата по щеке. Она так сильно их любила!

Девушка оплакивала себя весь день, принимая деньги из рук в руки, передавая трубки, разводя по укромным лежакам, подкуривая и забивая, выпроваживая лгунов и должников, окликая Кифера, когда нужна была его сила, благодарно принимая от Калли целебный кофе.

День смыл с себя трупные пятна.

К полуночи зал был полон.

Девушка закрыла салон и приказала Киферу никого не впускать. Впрочем, одного клиента она не могла игнорировать.

Гордон Бёрн заглянул после двух ночи.

– Где старик? – хмуро спросил, пересчитывая потные монеты и рассовывая по карманам купюры.

– Там, – девушка ткнула пальцем в темное, закопченное сотнями опиумных дымов подвальное небо. – Хотя, надеюсь, что там, – высморкалась она на пол.

– Серьезно? – поднял бровь охотник.

Она кивнула.

– Дело тебе не по плечу, – Бёрн не спрашивал, почему она закутана вуалью по самые брови, ему платили не за слова, а за надежный забор вокруг и полное отсутствие лишних глаз и вопросов. – Старик говорил, ты сочиняешь стихи и воешь тут от скуки. Опиумокурильня не для слабаков.

Гордон не видел, как сзади неслышно подошел Кифер. Девушка слегка кивнула ему, и громила сдавил трепача, как стальной обруч бочку. Сгибом локтя Кифер прихватил его за горло, а другой рукой страховал через грудь. Дочь чувствовала, как кровь отца на руках, отмытая, невесомая, но горячая и злая, требует, чтобы она подошла вплотную, взяла эту ветошь с повадкой человека за самое сокровенное, что он носит в штанах, и выплюнула в лицо:

– Сегодня мой брат – он держит тебя сзади, вы знакомы, верно? – переломал нашему отцу все ребра. Тот вздумал меня учить, как вести дела. Кому кланяться, кого брать понежнее – прямо, как тебя сейчас. Чувствуешь?! Отец забыл, что мы уже взрослые детишки. Что не стоило продавать Калли, она не спала потом и писалась кровью. Что не стоило бить моего брата, он потерял передние зубы и половину языка. Он не умеет говорить, представляешь?! Ему семнадцать, а он только мычит! Мы любили отца. Несомненно! Я воткнула ему булавку в горло. Несколько раз. Показать тебе, как? Я не понимаю ослиного языка, кивни головой, показать? Так вот, Гордон Бёрн, если ты думаешь, что на старого ублюдка, который кормил нас и пытался иногда учить, что такое хорошо и что такое плохо, у нас рука поднялась, а на тебя – не сможет, то ты самая тупоголовая мразь из всех, кого я знаю.

Девушка чувствовала, как сокращается в ее руке мужское естество Бёрна. Он трусил, крепко, по-настоящему, но держал себя в руках.

Кифер выпустил охотника, и тот отшатнулся к стене. Оперся о нее, массируя шею.

– Ты не дура и не шлюха, – прохрипел он. – Твой папаша отдавал мне четверть. Я буду делать все, что делал для него за эти деньги.

– Идет, – девушка повернулась уходить. – И не приведи Господь тебе услышать мои стихи. Я читаю их только мертвым.

Лайт Филлсон оглянулся на город, залитый полднем, и поежился. Ему всегда становилось не по себе у дома на холме, но храбрость – лужица подтаявшей гордости, которая так поддерживала его в юности, то немногое, что делало риелтора в своих глазах если не героем, то мужчиной, заставила его натянуть улыбку и обернуться к покупателям.

– Роскошный вид, – искренне запел Лайт. – Прекрасный район. Старинная застройка. Более двух веков истории. А воздух? Где вы еще получите столько свежего воздуха, разве что в горах?

Покупатели вздохнули хором и сделали вид, что агент продает им ровно то, о чем они мечтали полжизни.

– Собираетесь сюда переехать? – наверное, ему не удалось сдержать нотки ужаса в голосе. – У вас есть дети? В доме шесть спален.

– Снесем к чертовой матери, – ответил мужчина. – Поставим магазин и заправку.

Покупатели были похожи на упырей. Румяных, бегающих трусцой и потребляющих исключительно обезжиренное молоко. Новое поколение кровопийц – Draculus Venustus. Подтянутые стильные красавчики. Странная пара, они постоянно улыбались, не разжимая губ. Это придавало их лицам жутковатое выражение. «Жабы!» – кривился Лайт и профессионально мимикрировал, поневоле перенимая неудобную улыбку.

«Заправка? Какой идиот попрется на Кривой Нос заправляться?!» – Лайт звенел ключами и чувствовал, как покупатели пожирают взглядами его спину. «Пожалуйста, – злопыхал Лайт. – Кушайте! Резвитесь! Вы им понравитесь! Я даже оставлю вас наедине! Не сомневайтесь».

Дом шуршал и стучал.

Лайт почуял неладное. Звуки раздавались откуда-то из-под лестницы. Словно в дом проникли бродячие сантехники и увлеченно играют на органе стояков и труб. По полу валялись сорванные со стен картины, некоторые были перевернуты кверху тылом, но агент ловко поддел их ногой и спрятал под лицевой стороной обглоданную правду. Не время.

– Вообще-то мы не хотели осматривать дом изнутри, – деловой самец сомневался. Его жена прислушивалась к звукам из подвала и явно не хотела уходить.

– Там работает какой-то мотор?

– Здесь никого нет, – покривил душой Лайт. Глупо! Он чувствовал чье-то присутствие рядом. Их пока не трогали, но разглядывали вполне определенно.

– Ерунда какая-то, – решился мужчина и пошел вдоль стены, пытаясь найти дверь в подвал. Жена вцепилась в его руку и работала невольным якорем – спешила за мужем, но шпильки проваливались в щели между досками пола. У лестницы в подвал они остановились.

«Врут, в глаза врут! Именно за этой развалиной они сюда приехали!» – решил Лайт и пожал плечами.

Напольные часы начали бить.

Только что – Лайт готов биться об заклад! – было начало первого. И вот куранты опять отмеряют полдень.

– Никуда не спешат, – пояснил Лайт вытянувшемуся мужчине. У того были дивные, абсолютно плоские, невероятные глаза сочного графитового цвета. Бездонно серые.

Жена застыла поодаль. Ее лицо скрывала шляпка с вуалью.

Из подвала донесся крик.

Кто-то говорил Лайту: «Струсишь, пропустишь такой крик, не выйдешь ночью на помощь, всю жизнь станешь казниться и, в конце концов, от совести не останется даже крошек. Спустишься на такой крик – вернешься сам не свой». Лайт застыл, глядя, как шевелятся губы женщины, точно она повторяла эту фразу.