Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То тут, то там начинали виться дымки костров — это жгли ботву и, одновременно, начинали печь в золе картошку. Да, такой нюанс: безлошадные ковыряли свою картошку вилами, что было очень тяжело и долго. Счастливые обладатели лошадей тем временем уже заканчивали с работой и принимались праздновать. Взрослые доставали водочку (это кто побогаче, она стоила 2,87 за пол-литра), а, в основном, мутный самогон, заткнутый газетной затычкой (он стоил всего рупь — у кого свойского не было), дети хлебали квас. И вот подходила картошка. Обугленная, раскаленная и невероятно вкусная, потому что со своего огорода, а к ней подавались обязательные огурцы-помидоры, лук, яйца и сало. Кое-где начинала наяривать гармошка и раздавались застольные протяжные песни и частушки не для детского уха.
Такой вот фестиваль. Мешки с картошкой грузили на подводу (безлошадные мучились кто с тачкой, кто с велосипедом). Наш несчастный мерин был вынужден делать несколько рейсов с грузом в смену (хоть и близко от дома, но все же…). Картошку сначала подсушивали во дворах (влажная сгниёт) и потом сносили в погреба на хранение — уже россыпью, без мешков. У нас, например, под всем зданием суда (это был старинный одноэтажный купеческий дом) находился гигантский подвал со стенами и сводами из красного кирпича, с них свешивалась мерзкая толстенная паутина (это какие-же тогда были паучищи?!). В закругленном потолке были вделаны огромные кованые кольца, мы пацанами были уверены, что это для пыток, но оказалось все гораздо прозаичнее — в старину за них подвешивали туши.
В подвале были обустроены перегородки-клети, чтоб хватило на десяток пользователей. Тут же стояли огромные дубовые бочки из-под пива с соленьями: бочка огурцов, бочка помидоров, бочка моченых яблок (разумеется, антоновка) и позже, к ноябрю, появлялась еще и бочка с квашеной капустой. Позже, потому что капусту под закваску надо срезать после первого мороза, тогда она слаще. И так было у каждого хозяина в нашем подвале. Да у всех!
Такое вот натуральное средневековое хозяйство. Собственно, в деревне тогда нуждались только в соли, спичках, мыле и сахаре. Всё остальное могло быть собственного производства, в том числе мебель (сундуки-лавки-полати и столы) и одежда. Но это уже отдельная «Песнь песней».
Игрушечный Дед Мороз и его окровавленные валенки
(Новогодняя сказка, рассказанная мне моей бабушкой — народной судьёй 30-х — 40-х годов).
Девочки Ната и Тата (так их звали домашние, а вообще-то они были Наташа и Таня) жили в одном городе, на одной улице и в одном доме, хотя и в разных подъездах. Они были подружками, вместе играли во дворе и иногда даже ходил и друг к дружке в гости. У Наты папа работал в НКВД, у него была синяя фуражка и синие галифе, блестящие сапоги, а на петлицах красовались целых две шпалы. Его отвозили на работу и привозили вечером сильно уставшего на черной блестящей машине. Мама работала в том же огромном здании с зарешеченными окнами, что и папа, но только в библиотеке. В здание никого посторонних не пускали, даже Нату. Мама возвращалась с работы рано — уже к обеду, который готовила домработница. А вот папу Ната видела редко и постоянно по нему скучала.
В нечастые выходные они любили гулять все вместе с папой и мамой по городу, папа покупал ей мороженое в круглых вафельках, воздушные шарики и катал на карусели. Иногда они обедали в ресторане, где родители пили шампанское, а Ната вкусный и искристый лимонад «Крюшон». На праздники папа обязательно брал их с мамой к себе на работу, откуда они все вместе шли в праздничной колонне сотрудников органов мимо торжественной трибуны. Папа нес портрет какого-то дяди в очках (папа называл его почтительно «товарищ Молотов»), а Ната только маленький красный флажок и шарик, но все равно она была счастлива.
В обычные дни Ната или играла во дворе с другими детьми, или гуляла с домработницей Люсей до газетного киоска и обратно.
У Таты папу звали Лев Давыдович, и он работал (или, как он говорил — служил) гримёром в местном театре. Без него ни один спектакль не обходился, и он пропадал в театре все вечера почти без выходных. Зато днем он был дома и занимался с Татой и двумя её младшими братьями Виленом и Кимом: он учил их читать. Вилен означало сокращенно Владимир Ильич Ленин, а Ким — коммунистический интернационал молодёжи. Тата уже умела читать, а братья учиться никак не хотели, они бегали по двору меж сараев (в квартире бегать было негде — она была маленькая — две комнатки в коммуналке с общей кухней и туалетом), с деревянными сабельками, изображая будёновцев.
Мама ходила на работу в редакцию газеты, где она исправляла чужие ошибки — она была корректором. Поэтому дети днем были на папином попечении, и он никак не успевал следить за всеми и при этом еще готовить на керосинке супчики и кашку с картошкой.
В то время прошло всего два года как Правительство разрешило праздновать Новый год и украшать в домах, учреждениях и на площадях новогодние ёлки. У Наты дома этот праздник еще не устраивали и пока не собирались (а то мало ли что…). Но вот недавно все они — и Ната, и папа с мамой — были на новогоднем празднике в клубе сотрудников НКВД имени товарища Ежова. Было очень шумно, весело, работали буфеты с пирожными, лимонадом и мороженым, играл духовой оркестр, и все танцевали. Дети чекистов носились по залу вокруг огромной нарядной ёлки, многие были в самодельных маскарадных костюмчиках сообразно эпохе: это были красноармейцы в будёновках, маленькие чекистики в галифе с сапожками и с пистолетиками в кобурах, девочки в красных косыночках с санитарными сумками через плечо. Настоящий Дед Мороз раздавал подарки: сладости (в том числе по несколько абхазских мандаринов) и игрушки: куклы и маленькие, но как всамделишние винтовки Мосина.
Неожиданно даже для самого себя и Лев Давыдович решил устроить Новый год у себя дома. Он притащил из театра большущую лапу от театральной ёлки, установил её в ведре с песком, и они всей семьёй принялись делать украшения: это были вырезанные из бумаги снежинки, раскрашенные гирлянды и цепочки, на ёлку вывешивались
