— По нраву ты мне, Иван, пришелся, — прямо и откровенно, какделал он все, выпалил Михаила. — Не хочешь ли, коли от прочего-иного деласвободен, пойти ко мне внаймы и сделаться ключником?

Ни тени замешательства не мелькнуло на красивом, словно быиз серебра вычеканенном лице!

— Ключником? — с усмешкою переспросил Ванька. — д что ж!Отчего б не пойти, коли просишь? Только обозначь, какое положишь жалованье.

— Давай порядимся, коли согласен! — с явной радостьювоскликнул Михаила. — Но как ты мне люб, то я тебя не обижу. Думаю, сойдемся вцене. Понимаю сам, что хлопот тебе много принять придется: я-то днямиотправляюсь по делам, по купецкому своему промыслу, а ты у сестры будешь подначалом.

— У сестры-ы?! — хитровато промурлыкал Ванька. — Молодка чтож, не женка твоя, а сестрица? Коли так, столкуемся! — И с бесовским лукавствомон воззрился на Анисью, которая, только что прикрываясь краем фаты, вдругопустила тонкий шелк и прямо взглянула в глаза будущего ключника.

Нет, она не улыбалась приманчиво, не играла глазами —глядела оценивающе, как на товар, и когда вишневые губы ее чуть дрогнули вулыбке: товар явно был одобрен! — какой-то вещий холодок прошел по плечамМарко, и недоброе предчувствие заледенило его душу. Ох, да надо было оказатьсяпоследним дураком, чтобы не понять, чем это кончится!

Тем оно и кончилось.

* * *

…Ванька более не шевелился. Анисья-то уж давно затихла, ноМарко все никак не мог от нее отойти. Ежели б она вдруг шевельнулась, открылаглаза… О, тогда бы все разлучившее их, все позорное, изменническое, тлетворноетотчас бы исчезло, развеялось словно сон, и они снова бы стали принадлежатьдруг другу так же безраздельно и безмятежно, как прежде.

Но она не шевелилась. Она была мертва, и к ужасу Марко передсвершившимся примешалась жгучая обида: Анисья не пожелала отозваться, вернутьсяк нему — она умерла, принадлежа другому, она предпочла другого! А ведь когда-тоон мечтал жизнь провести с нею рядом, он желал умереть вместе с ней и бытьпохороненным в одной могиле!

Глупец. Безумец! Правы русские, что не верят в честьженщины, если она не сидит дома взаперти. В Московии не признают женщинуцеломудренной, если она дает на себя смотреть посторонним или иноземцам,запальчиво думал Марко, не осознавая трагической смехотворности своих мыслей —ведь этим иноземцем был он сам! Сумасшедшим иноземцем, спятившим от страсти,которую эта женщина сначала внушила, а потом растоптала так же походя, кактопчут траву или цветок, не заботясь о его красоте.

Он положил ладонь на еще теплый живот Анисьи, задумчивоперебрал пальцами пахучие, курчавые волоски, влажные от любовной росы. И завылот ярости, от вновь вспыхнувшей ревности…

Стоило только вспомнить, как целовал ее лоно, припадал кнему губами, вытягивая по глотку сладостную страсть, доводя Анисью доисступления своими рассчитанно-медленными ласками, и когда отрывался, чтобы духперевести, видел только ее тугие груди, вздымающиеся к небу, острые от желаниясоски, запрокинутую голову… Такой она и предстала перед ним нынче, тольколежала не на расшатанной их любовными битвами банной лавке, а на своей постели,где ни разу его не приняла, и меж бедер у нее поигрывал губами и языкомбелокурый бес, ключник Ванька. И почему-то пуще острого ножа ударила Марко посердцу догадка, что неотесанного русского научила утонченным ласкам самаАнисья… а кто научил ее?! Она отдала другому то, что принадлежало только имдвоим, Марко и ей, и этот русский быстро освоил науку: Марко видел, как млеетАнисья, видел, что пот ее приоткрыт в крике восторга, глаза закатились вистоме… И когда Марко ее прикончил, чиркнув стилетом за ухом, Анисья, наверное,даже и не поняла, что умирает на самом деле, а не от удовлетворенной похоти.

Как она стонала на ложе страсти, чуть дыша: «Ох… умираю, милый…а ну еще…» Теперь и впрямь умерла!

Марко стиснул руками лоб. Пальцы были ледяные, а головагорела. Он убил, убил их, посмевших… он убил их, но почему у него такоечувство, словно убил он не Ваньку с Анисьей, а себя самого — себе отомстил?

Надо было дать время Анисье понять, что происходит. Надобыло заставить ее мучиться!

Он укусил себя за кончики пальцев, так хотелось видетьчьи-нибудь страдания. Все равно чьи. Мучительно хотелось! В этом было спасениеот ужаса и боли. Вот ежели б Михаила оставался дома, Марко порадовался бы,глядя на его слезы, слушая его горькие причитания по сестре. Но Михаилы нет.Заплакать разве самому?

Он опять погляделся в зеркальную крышечку ларца. Его ли этолицо? Глаза горят черным пламенем, брови изломаны, и взор какой-то косой,вороватый…

Марко испугался безумия, которое увидел в собственныхчертах. Швырнул ларчик об пол, да так, что он с треском развалился. Раскатилсяжемчуг, рассыпались самоцветы, запрыгали по полу малахитовые, округлообточенные бусинки. Вот забава для дитяти…

И вдруг его словно ожгло. Он понял, как отомстить Анисье!Говорят же, что сразу после смерти душа еще вьется над телом, не в силахотдалиться от него. Значит, Анисьина душа откуда-то глядит — может, вон из тогоуголка под потолком! — наслаждается страданиями своего убийцы. Марко погрозилкулаком в этот угол — и расхохотался. Недолго, недолго тебе наслаждаться!

Он лукаво посмотрел в мертвое Анисьино лицо и выскочил втесный коридорчик, пытаясь вспомнить расположение комнат. На втором этажетолько горница, да крестовая комната (что-то вроде домашней молельни), да светелки-спальни:Анисьина, Михайлова (теперь пустая) — и еще одна. Дочери Анисьиной! Дочь-то инадо Марко!

Ему и потом, много лет спустя, было стыдно той первой мысли,пришедшей в голову, когда он увидел худенькое тельце, свернувшееся клубочком впуховиках. Но нет, он ненавидел эту девчонку от всей души, но не хотел ей зла:он хотел мести, а потому, сорвав ее с постели, потащил было в соседнюю комнату,где еще витала душа изменницы Анисьи, чтобы увидела та, как закричит, забьетсядевочка на трупе, как зайдется в корчах ужаса… Но вопль ужаса, раздавшийся застеной, пригвоздил Марко к месту.

— Спасите, люди добрые! Спасите, кто в бога верует!

О дьявол… Это голос служанки, Анисьиной служанки! Какая злаясила принесла ее в полночь — за полночь в опочивальню госпожи?! Она весь домсвоим воплем переполошила! Сейчас затопают по коридорам, ворвутся, схватят…