— Стихи? — Че встает со скамейки и нависает надо мной. — Хорошие?

— Откуда ж я знаю? — взвиваюсь я. — Они просто есть в моей голове, и все.

— Представляешь, я тоже люблю стихи! Но сам их не пишу. Так что давай, Солнце. — Плавным жестом виджея из телевизора Че представляет меня несуществующей аудитории. — Вещай!

Я выбрасываю в урну скорлупки, отряхиваю руки, откашливаюсь и еле слышно мямлю:

— Ну…

Че не двигается. Никогда тишина не была такой громкой. Этот парень вдруг оказался вторым человеком в жизни, кому я так запросто прочитала свои стихи. С каждой секундой я все мучительней краснею, пытаюсь спрятать пальцы в растянутых полосатых рукавах. Я хочу исчезнуть, испариться, на худой конец просто умереть. Что же я вообще делаю здесь, в темной беседке, рядом с парнем — местной достопримечательностью, по уши влюбленным в Ви?

— Что-то не так? Они о потере, ощущении потери… Забей! — почти кричу я, но Че быстро проводит рукой по лицу и тихо произносит:

— Ты сейчас меня вывернула.

В свете желтых фонарей Че проводил меня до остановки. Длинные черные тени, похожие на марсиан, скользили по асфальту и стенам, сворачивали за углы каменных зданий и прятались в темноте.

Че рассказывал о своих казусах в прямом эфире, о странных гостях и буйных фанатках, о выходках заезжих столичных звезд, о новогоднем выпуске программы, которая шла в записи, потому что к концу предыдущего новогоднего эфира съемочная группа не могла твердо стоять на ногах. Я слушала его, открыв рот, внимала каждому жесту, изменению интонации и ловила себя на мысли, что нахожусь по ту сторону экрана. Или мира…

Гремя колесами, подкатил трамвай. Че улыбнулся:

— Спасибо, что не дала умереть! — И скрылся в темноте поросшего тополями сквера.

Весь путь домой я терпела на себе пристальные, полные зависти взгляды девочек, запрыгнувших в салон на той же остановке.

Дома в кои-то веки не было пьянки, из темной гостиной слышался громкий храп матери.

Середина ночи, а я все сижу на подоконнике. В душе эхом отзывается тоска, сердце заходится — но боли, которую я так боялась, отчего-то нет. Возможно, чем дальше в пространстве и времени моя подруга, тем слабее связь душ? Я ведь любила когда-то брата, однако это было столько лет назад, что уже почти ничего к нему не испытываю. Неужели время и расстояние разрушают абсолютно все?

Протянув руку, беру со стола поблескивающий стразами ноутбук, открываю его и ищу через поиск соцсети. Наобум нажимаю на кнопки и ссылки, но все же создаю свой первый в жизни аккаунт. Разыскиваю Ви и стучусь к ней в друзья. Она сразу отвечает:

> Почему не спишь, Солнце?

>> Не могу уснуть, — с трудом нахожу нужные буквы и целую вечность печатаю ответ, — а ты?

> Попутчик накурился чего-то в тамбуре и устроил дебош. Его только что скрутили и высадили на станции. Я сейчас в таких местах, про которые ни один географ не знает))) Как ты?

>> Хорошо.

> Как день провела? Что делала?

Я дергаюсь, и ноут едва не падает на пол. Пытаюсь сочинить нейтральный ответ, подыскиваю нужные буквы, набираю лишь единственное слово, но снова щелкает оповещение от Ви:

> Тань, телефон сейчас сдохнет. Отпишусь, как приеду. Люблю тебя!

И мое «Ничего» так и зависает в окне диалога неотправленным. И непрочитанным. Я мучительно тру ладонями щеки, выгибаю спину, потягиваюсь до звездочек перед глазами, трясу головой… Только что я хотела соврать Ви. Я соврала ей, только она об этом не узнала.

* * *

Утром в сладкий неясный сон врывается резкий звук. За фанерной дверью комнаты кто-то застегивает молнию, топает и сдавленно матерится. Чертыхаясь, слезаю с дивана и высовываю нос в прихожую — мать, при параде, пытается уложить в огромный клетчатый баул полотенце и тапочки.

— Ты куда? — хриплю.

Мать поднимает на меня глаза:

— Да участковый новый вчера приходил. Твои вопли весь дом слышал, кто-то из соседей и настучал. Ефимовна, мне кажется.

— И? — прерываю я.

— Чего — и? Сказал, если не завяжу, родительских прав лишат, пособия, пенсии по потере кормильца. Да еще и алименты тебе, дуре, платить заставят. Протоколом пригрозил. Да я что-то сама уж устала — пойду сдаваться.

— В Третью наркологию? — на всякий случай уточняю, хотя и так понятно, что она едет туда.

Я готова смеяться и плакать от счастья, прыгать на одной ножке, обнимать и целовать маму, кричать, что она у меня лучше всех.

— Ага. Не упру я этот баул — видишь, замок поломался.

— Да брось, ты же больше суток там не выдержишь! — смеюсь.

Мать кивает, перекладывает халат с тапками в пакет и, тяжело дыша, выходит за дверь.

* * *

Вали с вечера нет дома. Раскрываю настежь все окна, убираюсь в комнате, прибавляю громкость на ноутбуке, но плоский звук почти не слышен за многоголосием лета, влетевшим в сырую квартиру со двора. Горланю песни из плейлиста Ви, заслушанные когда-то до дыр, машу веником и шваброй и улыбаюсь — по-настоящему, от всей души.

Ближе к обеду забегает тетя Анжела, справляется о моих делах, сует в руки пластиковый контейнер с чем-то горяченьким, говорит, что Ви уже на месте — час назад ее встретил отец. Приглашает подниматься к ним как можно чаще, не стесняться. Я благодарю, киваю — и улыбаюсь, улыбаюсь, улыбаюсь…

Сегодня я прожила целый день так же, как свою жизнь проживает Ви: посвятила его себе, радовалась, смеялась и пела. Но, выйдя с полотенцем на голове из ванной, наткнулась на бледного Валю. Крючковатые пальцы крепко сжимали кухонный нож.

— Кто такая? Ведьма, ведьма! Отродье… — В приступе белой горячки он кинулся на меня, и я, едва успев схватить кеды, выскочила в подъезд.

Такое случалось и раньше.

У меня трясутся руки, но на лице застыла улыбка. К счастью, Валька низкорослый и хлипкий, и как только хватался за нож — мать выталкивала его вон. Он возвращался в свою комнату в старой кирпичной общаге, где сгнила канализация и обитали мириады тараканов. Я спрашивала мать, на кой черт ей сдался Валя, и та не без гордости отвечала: