он выпал из действительности, Лев не сразу уразумел происходящее. В его комнату вломились.

– Соблюдайте спокойствие, товарищи квартиранты! Ложная тревога! Отправляйтесь по койкам!

В потёмках коридора наглый фальцет отнюдь не подразумевал иной выбор своим приказам. В то время грузный человек нашёл выключатель и кулаком зажёг лампочку, свесившую с потолка.

В дверном проёме находились двое человек, схожих только в хищном взгляде, шарящем по комнате.

– Привет, – голос второго мужчины был под стать его весу. – Помнишь меня, небось?

Лев, в самом деле, знал людей, которые вторглись в его убежище. Пока он справлялся с оцепенением, они принялись грубо и увлечённо перебирать картины его мамы.

В раннем возрасте Льва Софья брала его с собой на площадь, где он любил резвиться среди голубей. До тех пор, пока не появились эти самые взрослые. Они были на площади и раньше, прохаживались среди торговых ларьков, но их тогда не занимала работа Софьи. В маме Льва часто признавали особенную красавицу. Пусть то клиенты, чьи портреты им приходились по вкусу, пусть то бабушки, торговавшие сувенирами в лотках. Софья Лукина была украшение площади, пока на неё не пал взгляд Громилы с синей татуировкой на запястье. Лев слышал, как иногда бабушки называли их «бандитами».

Однажды Громила хотел подарить Льву игрушечный автомат. Софья в ответ обругала верзилу, собрала весь скарб и увела сына домой. Лев бы сам не взял игрушку, хоть и мечтал, чтобы у него появилась вещь, какая есть у других мальчиков. Он чувствовал в мужчине что-то плохое. Каждым сантиметром кожи ощущал, как колит злоба, застрявшая в груди Громилы.

– Небось, перепугался до чёртиков? – проговорил Громила и в отклик раздался мерзкий смешок.

Подельник близко не походил на товарища: тощий, с выпирающими скулами, роднившими его с ящерицей. Он сторожил проём коридора, и Лев мечтал, чтобы за его спиной мелькнули лица соседей.

– Не вздумай выть! Вопли меня бесят, – предостерёг Тощий.

Громила открыл окно и показательно отправил в него окурок.

– Прекрасный вид. Запущенная стройка, куча мусора, – Громила сделал театральную паузу, вновь подкурив сигарету. – Понятно, почему милашка Софья отказалась от моей квартиры в центре.

Хоть кто-нибудь, прошу, вызовите полицию, молил про себя мальчик.

– Знаешь… э-э, Лев, если не ошибаюсь.

– Р-р-р! – прорычал Тощий и заржал.

– Лев, я ведь мог стать тебе отцом. Если б не треклятая гордость твоей матери! – в стену влетел кулак, как молот, насаженный на синее запястье. – Нет же, она всё сторонилась, выпендривалась! И видишь, Львёнок, чем всё закончилось. Так просто и без красок она зачахла.

Мальчик вскочил с кресла. Громила одобрительно ухмыльнулся.

– О-о-о, – съехидничал Тощий. – Рискни, пацан.

Желудок Льва саднило и ногу свело судорогой, точно само тело хотело вырваться отсюда. И вдруг надежда на помощь выплыла за спиной у Тощего. Мальчик помыслить не мог, как сильно обрадуется хозяйке Харьковой. Вооружённая фонариком, она прибыла на шум, в надежде наказать монетой разбушевавшихся постояльцев.

– Здрасте, – издевательски приветствовал её Тощий.

Никто бы не поверил глазам, когда хозяйка Харькова, при виде двух мужчин и мальчика, готового кинуться на них, начала сдуваться. Лев даже уверен, что слышал, как выходит из неё воздух.

– Кто вы, дамочка? – осведомился Громила, туша сигарету об пол. Порча коммунального имущества однозначно бы покоробило Харькову, будь она при храбрости.

– Хозяйка, – сорвалась на писк женщина.

– Правда? Плохо же вы ведёте своё хозяйство. Плохо.

– Я исправлюсь, товарищи.

– Верю в вас, – подбодрил её Громила. – Ну, нам пора. Вот только заберём одну вещь. На память, так сказать.

– Каждый, кто знал Софью, вправе взять себе ее частичку, – подлащивалась хозяйка. – Мы так любили её. Впрямь как дочь.

Харькова сама рада уйти, но Тощий умело гипнотизировал её взглядом.

– И я любил. Уважал, хотя мог получить силой мою дорогую Софью, – Громила рыскал по комнате. – Вы ничего плохого не подумайте, она тоже ко мне неровно дышала.

– Как иначе. Солидный мужчина, – подначивал Тощий и указал на Льва. – Вырастил бы из котёнка солдата.

Харьковой оставался один удел – одобрительно кивать. Всё обойдётся, мыслил Лев, они не посмеют ничего дурного в доме полном людей. И беда прошла бы стороной, да только Громила победно выгреб из картин тот единственный холст, что нёс живую и молодую Софью Лукину.

– Вот видите, как мы были близки. В своих картинах Софья и мне место нашла, – указывал Громила на незнакомца, чьё лицо нежно прятали волосы прекрасной девы.

– Ты врёшь! Мама не тебя рисовала! – ядовитая смесь заполнила голову мальчика.

– Кого тогда? Твоего сбежавшего отца?

– Она бы тебя не полюбила! Никогда!

– Придержите львёнка! Я за себя не в ответе. В приюте тебя быстро уму-разуму научат.

Тощий толкнул мальчика, и тот налетел на мольберт, разодрав локоть. Тогда Лев, точно в дыму, схватил первое, что попалось под руку – кружку с загустевшей краской, и запустил её в полёт.

Брошенный наугад снаряд влетел точно в широкий затылок.

Будто не веря, Громила дотронулся до измазанной в рыжий цвет головы, потом посмотрел на кружку, удравшую в коридор. Наконец, мужчина убедился в том, что его голова пострадала от прямого столкновения с ржавой посудиной, а одежда безвозвратно испорчена. Всё так же медленно он повернулся и не увидел никого, кроме худого мальчика с торжеством на лице.

Яростный рёв срикошетил от заплесневелых стен. Хозяйка Харькова, пискнув перед обмороком, раскисла на полу, когда в шершавых тисках сдавили шею Льву. Мальчик видел гримасу Громилы, изрыгающую слюну заодно с ругательствами. Руки Тощего пытался разорвать захват