Klenke, 1959). П. Галлэ связал тему Грааля с ориентальной традицией, обнаруживая – на типологическом уровне – сходные мифологемы и мотивы прежде всего в персидских и арабских источниках. В его интерпретации весь эпизод изначально приобретает мистический смысл (Gallais, 1972). Христианизация сюжета, возобладавшая у последователей Кретьена, намечена и в «Персевале». Позже от отшельника герой узнает, что на Граале (здесь он уже назван святыней) немощному сеньору ежедневно подносится гостия – единственное, что его питает. Очевидно, что речь может идти об обряде евхаристии. Важно, что отшельник противопоставляет гостию рыбе – пище, тоже имеющей новозаветные коннотации. Король, названный Рыболовом, по этой же причине тоже может быть вписан в христианский контекст.

Грааль в сцене процессии – это именно широкое, но неглубокое блюдо, которое использовалось при сервировке стола. На нем, кстати, легко было разложить приготовленную рыбу, о чем известно отшельнику. Ж. Фраппье сослался на убедительный пример. В одной из версий «Романа об Александре» (около 1170 г.) сенешаль принимает гостя, который, будучи приглашен на трапезу, ест вместе с хозяином с Грааля (Frappier, 1957). Кретьен придал этому слову совершенно точный, «технический» смысл, который оно и имело в аристократической среде в XII веке. Таинственность Грааля в романе Кретьена связана с его необычными функциями: на нем подается гостия – по существу, крошечный кусочек теста. Поднесение гостии хозяину замка есть торжественный ритуал, который осуществляется ежедневно в течение пятнадцати лет. Но почему в присутствии Персеваля Грааль вносят в зал каждый раз, когда подаются новые угощения гостям? Может быть, его назначение – благословлять вкушаемую пищу? Но золотое блюдо, инкрустированное драгоценными камнями, явно не соответствует евангельской простоте обряда евхаристии. Только свет, источаемый Граалем, – это явное проявление сакральности. При таких противоречивых смыслах образ Грааля не может трактоваться только как аллегория. Позднее Вольфрам Эшенбах полностью отказался от трактовки Грааля как христианской реликвии: блюдо превратилось в магический камень.

Агония Христа в Гефсиманском саду. Гравюра К. Бузонне-Стелла по оригиналу Ж. Стеллы. Прим. 1700 г.

Wellcome Collection

Однако Персеваля влечет тайна таинственного копья, которое источает капли крови. Но о копье отшельник ему ничего не сообщает. В XIII веке уже не вызывало сомнений, что речь идет о копье Лонгина, но в романе Кретьена тайна так до конца и не разъяснена. Почему копье постоянно источает кровь? Неясно и главное: почему это копье должно выступить орудием наказания и возмездия? Почему, согласно пророчеству, от него должно погибнуть королевство Логр – владение Артура, та земля, которую он некогда освободил от язычества? Во второй части романа уже Гавэйну поручают разыскать и доставить это копье (чисто фольклорный мотив добычи магического предмета), но при этом Грааль не упоминается. Копье, источающее кровь, встречается в кельтской мифологии и литературе (Loomis, 1963). Это талисман Иного мира, божественное и королевское орудие ужасной мести и разрушения.

В «Персевале» мотивы Грааля и кровоточащего копья неотделимы от образа Короля-Рыболова, в отношении которого христианские интерпретации ничего не проясняют. Возможно, этот персонаж восходит к кельтскому Брану Благословенному, который в валлийской мифологии считался властителем Британии и богом потустороннего мира. Бран был сыном морского божества Лира, мог вброд переходить моря и на спине переносить собственное войско.

Ж. Фраппье справедливо заметил, что легенда о Граале в интерпретации Кретьена есть сложная амальгама кельтских (языческих) и христианских мотивов. Отсюда альтернатива для исследовательских толкований: «Повесть о Граале» или «кельтизирует» христианские мотивы, или «христианизирует» языческие (кельтские) легенды (Frappier, 1957). Д. Пуарьон верно заметил, что христианизация сюжета определяется в романе только с появлением отшельника. Но картина процессии в замке Грааля не поддается аллегорическому толкованию и воплощает скорее полисемантическую структуру мифа (Poirion, 1994).

Наутро замок оказывается пустым, и Персеваль вынужден уйти, не получив ответа на мучившие его вопросы. Невидимая рука резко опускает за ним подъемный мост, так что рыцарю с трудом удается удержаться в седле. Он изгнан. И с этого момента Персеваль оказывается в особом пространстве: все его почему-то узнают, то предупреждают, то угрожают, а он уже не может управлять событиями. Он включен в мистический поиск, исхода которого не знает, а волшебства множатся. Выйдя из замка, он тут же встречает на лугу девицу (она оказывается его кузиной), которая знает все о замке Короля-Рыболова и сообщает юноше, что, не задав вопросов, он совершил непростительную ошибку, грозящую бедствиями. Когда она спрашивает его имя, юноша вдруг его произносит: «Валлиец Персеваль».

Эта неожиданная самоидентификация может быть истолкована как мистическое прозрение. Ошибка Персеваля впервые представлена в речах девицы как результат совершенного греха, который ему предстоит искупить, ведь он оказался виновником смерти своей матери.

Коллекция из трех панелей от шкатулки слоновой кости со сценами из придворных романов. На центральной панели, которая когда-то служила крышкой, изображен рыцарский турнир. На двух боковых панелях изображены фонтан молодости, сэр Гавейн и Лев, а также Ланселот, пересекающий мост мечей. 1330–1350 гг.

The Cleveland Museum of Art

Следующие подвиги Персеваля уже станут искуплением: он спас от унижений девицу, победив ее обидчика. И это была та самая девица, причиной бед которой в свое время невольно оказался сам Персеваль.

Происходит поединок Персеваля с Кеем, которому герой, в соответствии с пророчеством шута, ломает руку и ключицу. Так отомщена девица, получившая от Кея пощечину. И в этот момент впервые пересекаются пути Персеваля и признанного идеального рыцаря Гавэйна, которые клянутся друг другу в дружбе, чтобы больше не встретиться. После этого автор начинает рассказ о приключениях Гавэйна.

К Персевалю он возвращается нескоро, когда с героем происходит неожиданная метаморфоза: «Сиречь пять лет минуло целых, / А он забыл о чистых целях…» В духовном развитии Персеваля эта странная пауза почти необъяснима. Герой превращается в странствующего рыцаря, увлеченного лишь поиском новых авантюр. Он все время в пути, но ни разу не приблизился ни к церкви, ни к монастырю, предав тем самым заветы матери. Он не появляется при дворе Артура, не вспоминает о Бланшефлер – словом, пребывает в забытьи.

Если первые приключения и бои Персеваля укладываются в пятнадцать дней и 4740 стихов, то эти пять лет для автора заслуживают лишь нескольких строк. Очевидны однообразие и бесцельность повторяющихся подвигов, которые автору описывать едва ли не скучно: «Я и не знаю, как измыслить / Бой описать, как перечислить / Все нападенья, все удары». Подобная психологическая пауза в развитии героя встречается и в других романах Кретьена. Эрек, увлекая за собой безответную Эниду, отправляется на рыцарские подвиги, охваченный обидой и яростью. Ему предстоит пройти испытания, чтобы обрести нравственную гармонию. Ивэйн впадает в безумие и скитается по лесам в ожидании прощения и духовного просветления. В любом случае героям предстоит вернуться к тому, что они едва не потеряли.

Но завершающий эпизод странствий Персеваля имеет совершенно иной смысл. Герой прощается с прошлым, чтобы к нему уже не вернуться. Как-то в Страстную пятницу дорога приводит героя к отшельнику, живущему в лесу, где он исповедуется, приносит покаяние и получает прощение за свои грехи. Встреча эта, естественно, не случайна: тайна Грааля раскрыта, отшельник оказывается его дядей, как и Король-Рыболов, а герой, совершая все необходимые христианские обряды, должен обрести новую духовную перспективу. И в этот поворотный для Персеваля момент автор с ним расстается: «О Персевале прерван сказ, / А о Гавэйне я сейчас / Повествованье начинаю. / Нескоро буду, уверяю, / О Персевале продолжать». Никакой возможности узнать, чем должны были завершиться поиски Грааля, нет. Мистические поиски Персеваля идут заведомо не «по правилам».

Его избранничество впервые для Кретьена де Труа обозначило еще одну важную сторону куртуазного служения – Богу и добродетели. Эта идея, обозначенная в романе Кретьена в самом общем виде, скорее как антитеза шаблонам рыцарской доблести, оказалась особенно востребованной в эпоху крестовых походов. И у продолжателей, и у подражателей Кретьена в поиски Грааля и загадочного копья будут вовлечены и другие рыцари Круглого стола: Гавэйн, Ланселот и его сын Галахад, воплощающий идеал рыцарства. Не завершив историю героя, Кретьен де Труа оставил открытый сюжет, сгустив тем самым атмосферу тайны и очертив поле дальнейших интерпретаций.

Две истории – Персеваля и Гавэйна – сюжетно никак не связаны. Лишь однажды Гавэйну, во имя его спасения, дается приказ