Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Элизабет взяла его руки в свои и сказала с мольбой в глазах:
— Фридрих, пожалуйста, не усложняй себе жизнь! Как будто у тебя без того мало неприятностей.
— Я слышу музыку, — ответил он.
— А я слышу, какими словами тебя станут обзывать, если ты и дальше будешь махать руками, глядя в небо. Хочешь, чтобы мальчишки снова швырялись в тебя камнями?
Он покачал головой и посмотрел на сестру снизу вверх:
— Лизбет, они меня называют Уродцем.
— Знаю, — сказала она и погладила его по голове. — Не слушай их. Что я тебе всегда говорю?
— Они мне не родные. А родные всегда мне скажут правду.
— Правильно! И я говорю, что у тебя талант музыканта. Когда-нибудь ты обязательно станешь дирижером. А пока упражняйся дома. Помнишь фокус, которому я тебя научила?
Фридрих кивнул:
— Если мне в школе очень захочется размахивать руками, надо подсунуть их под себя и сесть на них.
— Умница, — сказала Элизабет. — Посиди здесь, пока учитель не позвонит в звонок. А мне надо идти, не то на урок опоздаю.
Она поцеловала его в щеку.
Фридрих смотрел ей вслед, пока она шла к зданию средней школы. Белокурые локоны подпрыгивали у нее за спиной.
Фридрих подсунул под себя руки, но музыка вчерашнего концерта преследовала его, и он не удержался. Вытащил руки и взмахнул воображаемой дирижерской палочкой. Закрыв глаза, он позабыл обо всем и затерялся в ритме вальса.
Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Он не замечал, что другие ученики не сводят с него глаз.
Он так увлекся музыкой, что не слышал насмешек.
Не слышал, как бегут к нему мальчишки.
А когда услышал, было уже слишком поздно.
На следующее утро, еще до начала первого урока, отец вошел в кабинет директора. С ним рядом хромал Фридрих.
— Посмотрите, что ваши ученики сделали вчера с моим сыном! Губа так распухла, что он почти не может говорить, ссадину на лбу пришлось зашивать, и запястье сломано. Ему несколько недель придется держать руку на перевязи.
Директор откинулся в кресле и сложил руки на животе:
— Господин Шмидт, мальчишки есть мальчишки. Подрались на игровой площадке, обычное дело. Фридриху нужно закаляться. Стычки с другими детьми полезны — как иначе он научится защищать себя? Мы стараемся присматривать, чтобы не было инцидентов, но его физический недостаток…
— Это всего лишь родимое пятно! — Отцовский голос звучал напряженно.
— Как вам будет угодно. Однако этот изьян… Да еще привычка размахивать руками… — Директор наклонил голову к плечу. — Согласитесь, это странно. Подобные странности беспокоят других учеников. Пугают их. — Директор выгнул бровь. — К тому же он говорит, будто ему что-то слышится.
Отец набрал воздух, раздувая щеки, как будто вот-вот лопнет:
— Он слышит музыку! Мальчик представляет, как будто дирижирует оркестром, только и всего! Я с трех лет вожу его на концерты, и он с одного раза запоминает ноты. Кто еще в вашей школе на это способен? Неужели они сами никогда ничего не воображают?
Директор все еще улыбался, однако плотно сжал губы:
— Разумеется, но беда не только в махании руками. Учитель жаловался, что он заканчивает задания по математике намного раньше других и шепчется с соседом по парте.
Отец посмотрел на Фридриха. Фридрих кивнул.
— Что ж, если он заканчивает раньше других, учитель мог бы дать ему дополнительное задание или позволил бы почитать книгу. Тогда он был бы занят и не разговаривал с соседом!
— Видимо, вы не поняли. — Директор повернулся к Фридриху: — Скажи, кто сидит за твоей партой?
Из-за разбитой губы Фридрих с трудом выговорил:
— Гензель.
Директор усмехнулся:
— Господин Шмидт, у него нет соседа. Никто, кроме него, не сидит за его партой. Так кто такой этот Гензель?
Отец знал кто. Фридрих и дома постоянно воображал, что с ним разговаривает — с умным Гензелем из сказки «Гензель и Гретель», который вместе с сестрой спасся от злой колдуньи и выбрался из темного и опасного леса. Гензель был его другом. Фридрих мечтал стать таким же храбрым, как он.
— У мальчика есть воображение! — заорал отец.
— Ваш сын — необычный ребенок. Возможно, он дефективный, — сказал директор.
— В одном вы правы, — сказал отец. — Он — необычный ребенок. Но если вы посмотрите на его оценки, то увидите, что он не дефективный. Впрочем, я пришел не за тем, чтобы спорить. Я пришел сообщить вам, что с этого дня сам буду его обучать. А в конце учебного года вы организуете ему экзамены и найдете учителя, который сможет их провести.
Улыбка сползла с лица директора:
— Это неприемлемо!
Отец стукнул кулаком по директорскому столу:
— Неприемлемо то, что сделали с моим сыном ваши ученики! Я готов обратиться к вашему начальству.
Директор насторожился. Он взял со стола папку и раскрыл:
— Ну, если вы так ставите вопрос… Вижу, его врач — доктор Браун. Я напишу доктору письмо, попрошу направить мальчика на психиатрическое освидетельствование. Подозреваю, с ним еще многое не в порядке, помимо того, о чем мы сейчас говорили. Для таких, как он, имеется специальное учреждение. Дом неблагополучных детей.
— Это лечебница для душевнобольных! — воскликнул отец.
Фридрих крепче прижался к нему. Элизабет рассказывала о таких заведениях, куда запирают сумасшедших и отнимают у них всю одежду, кроме нижнего белья. Неужели его правда могут отправить туда за то, что он дирижирует воображаемым оркестром и понарошку разговаривает с придуманным другом? У него заболела голова.
Голос отца дрожал от гнева:
— Все только потому, что он не такой, как другие? Хватит, с вами невозможно разумно разговаривать!
Он обнял Фридриха за плечи и вывел из кабинета. В коридоре толпились ученики.
Фридрих видел, как на него таращатся, и слышал обрывки фраз.
— Уродец наш уходит из школы… Дурачок… Ему место в зоопарке…
Что с ним теперь будет? Элизабет весь день в школе, отец — на фабрике. Оставят его дома или запрут в лечебницу?
Когда они вышли на крыльцо, Фридрих подергал отца за рукав.
Отец наклонился к нему.
Фридрих прошептал ему на ухо, прикрываясь ладошкой:
— Отец, куда меня отправят, если я такой ужасный, что мне нельзя учиться в школе?
На глазах отца выступили слезы. Он поцеловал Фридриха в лоб:
— Не волнуйся, я все улажу. Пойдем, нужно заглянуть на фабрику… Объяснить, почему я сегодня не вышел на работу.