Фридрих сидел снаружи, пока отец в конторе разговаривал с какими-то начальниками в белых халатах. Он не слышал, что говорит отец, только видел через окно его оживленные жесты и умоляющее выражение лица. Потом отец пожал руки всем по очереди. Один из его собеседников промокнул глаза носовым платком.

Дверь открылась, и начальники гуськом вышли наружу. Тот, что с носовым платком, наклонившись, положил руку Фридриху на плечо:

— Меня зовут Эрнст. Сейчас папа отведет тебя домой. Отдохнешь, а с завтрашнего дня будешь приходить сюда. Добро пожаловать в фирму!

И он пожал Фридриху руку — ту, которая не была сломана.

Фридрих ничего не понял, но прошептал:

— Да, господин.

По дороге домой отец объяснил:

— Теперь я буду заниматься твоим обучением. По утрам в будни ты будешь ходить на фабрику, учиться делать губные гармоники. Во второй половине дня станешь делать уроки, которые я тебе задам. Тебе выделят стол рядом с моим рабочим местом. А по выходным у нас с тобой будут по-прежнему уроки музыки. Ты понимаешь?

У Фридриха болели раны, и голова болела тоже. Он ничего не ответил.

Отец остановился и встал перед ним на колени.

— Понимаешь, Фридрих? Ты будешь ходить туда же, куда и я.

Он недоверчиво смотрел на папу. Его не отправят в лечебницу для сумасшедших? И в школу не заставят ходить? Не нужно больше выискивать самый безопасный маршрут до классной комнаты? И на обеденной перемене уворачиваться, когда в тебя кидают едой? Не нужно гадать, какой угол игровой площадки сегодня безопасней? Он улыбнулся, а по щекам катились слезы.

Отец взял Фридриха на руки и понес.

На улице какая-то машина прогудела три раза.

Ритм вальса Чайковского вновь завладел Фридрихом. Глядя назад через отцовское плечо, он здоровой рукой поднял вверх воображаемую палочку и начал дирижировать.

Ветер подул ему в лицо. Фридрих чувствовал себя совсем легким, просто невесомым, словно давящий страх и постоянное беспокойство улетели прочь.

Если бы отец его не держал, он и сам улетел бы по ветру, словно белые парашютики одуванчиков.

Фабрика внутри кипела энергией.

Щелкали и свистели механизмы. Колесики и шестерни цеплялись друг за друга. Фридрих и дядя Гюнтер вошли в просторный зал — наполовину склад, наполовину сборный цех. Успокаивающее жужжание пил то и дело перебивалось звонким стаккато ударов по металлу. Открывались и закрывались двери в комнаты, где проверяли готовые изделия, и можно было услышать, как с шипением компрессоры нагнетают воздух, извлекая из губных гармоник восходящие и нисходящие гаммы. Фридрих нашел глазами громадную стремянку, которая кочевала по всему цеху, и представил себе, что стоит на верхней ступеньке, на высоте второго этажа, и дирижует симфонией ударных.

Подойдя к рабочему столу, он надел фартук и взглянул на лист бумаги, кнопками прикрепленный к стене.

— Что там? — спросил дядя Гюнтер.

— Новые словарные слова от фрау Штейнвег, — ответил Фридрих. — Она каждую пятницу их для меня вешает, а в следующий четверг устраивает контрольную.

Тут подошел господин Карл из бухгалтерии.

Фридрих вытащил из кармана сложенный листок с домашним заданием по математике, разгладил и протянул господину Карлу.

Тот улыбнулся.

— Зайди ко мне после обеда, Фридрих, разберем твою работу.

И он ушел, помахав рукой.

Вслед за ним появился Ансельм, новый конторщик, совсем еще молодой человек. Он положил на стол Фридриху коробку с губными гармониками.

— Господин Эйхман с третьего этажа просил напомнить, чтобы ты зашел к нему сегодня после обеда, вы начнете читать «Одиссею». Неплохо, когда у тебя частный учитель, а, Фридрих? Да еще в рабочее время!

Фридрих отвел глаза. Почему Ансельм к нему цепляется? С тех пор как Ансельм поступил на фабрику, они всего пару раз поздоровались, но ему, кажется, нравится изводить Фридриха.

— Это не в рабочее время. Мне платят только за утренние часы.

— Зато господину Эйхману платят за полный рабочий день. А ты его отвлекаешь, и это в такое время, когда все должны сплотиться ради Германии и благополучия простого человека. Или ты не согласен?

— Я ему читаю, пока он работает, — ответил Фридрих. — И все это с разрешения начальства.

— Ну, как скажешь, Фридрих, — усмехнулся Ансельм. — Ты здесь, я смотрю, всеобщий любимчик. Знаешь, в новой Германии не одобряют любимчиков. Мы все должны быть едины духом и волей, во имя отечества, во имя семьи Гитлера, чтобы выйти из тьмы к свету!

Он ушел вразвалочку, насвистывая на ходу.

Дядя Гюнтер подошел ближе к Фридриху и тихо сказал:

— Не обращай внимания. Пусть говорит, а ты помалкивай. Он — просто самодовольный гитлеровец. Не нравится мне эта новая порода молодых людей, которые поклоняются Гитлеру, словно божеству.

— Отец тоже их не любит, — сказал Фридрих.

— И все мы это хорошо знаем! — Дядя Гюнтер улыбнулся. — В одном Ансельм все-таки прав — ты, племянник, наш общий любимчик. Говорят, господин Адлер и господин Энгель из транспортного отдела поспорили, кто из них больше достоин преподавать тебе курс истории за среднюю школу. Ты им всем как сын. Не вздумай стыдиться, если тебя кто-то будет этим попрекать. — Дядя Гюнтер погрозил ему пальцем и подмигнул. — Но и не забывай свою настоящую семью! Кто тебя учил кататься на велосипеде?

— Ты.

— А играть на губной гармошке?

— Ты.

— Кто ради тебя организовал на фабрике клуб любителей игры на губной гармонике?

Фридрих засмеялся:

— Не беспокойся, дядя, я помню!

Он смотрел, как дядя развешивает инструменты над соседним столом, встав на ящик, чтобы дотянуться. Дядя Гюнтер был ниже отца ростом и намного круглее.

— Ты придешь к нам сегодня пить чай?

Дядя Гюнтер изогнул бровь:

— Чтобы я пропустил штрудель, испеченный Элизабет? Как ты думаешь, почему мои пальцы стали толстыми, словно сардельки?

Фридрих, улыбаясь, приступил к работе. Ему было поручено осматривать готовые губные гармоники — нет ли каких-нибудь повреждений. Если все было в порядке, он протирал гармонику тряпочкой и укладывал в узкую картонную коробочку с крышкой.

Он взял в руки очередную гармонику. Такой простой инструмент, а сколько у него возможностей! Фридрих рассматривал блестящие металлические крышки — верхнюю и нижнюю, и корпус из грушевого дерева, выкрашенный в черный цвет. Провел пальцем по несимметрично расположенным дырочкам. Какое удивительное путешествие — от грушевого дерева до лесопилки, потом в цех, чтобы превратиться в нечто, способное творить музыку.