«Надо снять их!» — подумал он.

— Что ты с нами сделаешь? — тихо спросила Андромаха.

— Ты будешь моей наложницей, — не раздумывая, отвечал он. — А мальчик... Пока он маленький, он останется при тебе, а там посмотрим.

Она вновь опустила голову. Ветер раскидывал во все стороны, словно пену на волнах, её сверкающие бронзовые кудри. Тарк, ясно ощутив её напряжение, тихо зарычал.

Неоптолем огляделся, отыскал среди бочек и ящиков длинный прочный ремень, взял его и протянул Андромахе:

— Привяжи пса. К мачте. Если он кого-нибудь искусает, воины станут требовать, чтобы я его убил, а мне бы этого не хотелось. Ты поняла?

— Он никого не тронет, — тихо проговорила женщина.

— Привяжи, я сказал! — уже с угрозой в голосе потребовал базилевс. — Не смей мне перечить!

— Хорошо.

Она встала, осторожно опустив спящего ребёнка на лежавший рядом мешок, и поманила пса.

— Иди сюда, Тарк. Иди, так нужно...

Ночью заштормило. Это была ещё не буря, но волны поднимались высоко, корабль мотало и кренило из стороны в сторону, а вода с взрыхлённых пеной макушек волн то и дело пролетала брызгами над бортом и окатывала гребцов. Судно, однако, не перестало слушаться руля и вёсел и шло, не меняя направления.

Неоптолем на некоторое время сменил у рулевого весла кормчего, когда же гот, передохнув, вернулся на своё место, юный базилевс вновь прошёл туда, где, укрывшись куском парусины, крепко прижимая к себе сына, сидела Андромаха.

— Боишься шторма? — спросил он, откидывая парусину.

Лицо Андромахи было бледно, но казалось почти спокойным.

— Я боюсь только за Астианакса. Видишь, ему совсем худо от этой качки.

— Придётся привыкнуть. Нам ещё долго плыть.

Он наклонился, подхватил малыша под мышки и, почти силой отняв у матери, посадил на какой-то сундук. Астианакс взглянул на него расширенными глазами и вскрикнул от испуга.

— Чего ты хочешь? — Андромаха вскочила и потянулась к сыну.

Но Неоптолем властным движением взял её за обе руки и резко рванул к себе.

— Я хочу, чтобы ты была моей! Сейчас!

Она вскрикнула и отшатнулась, но, когда Неоптолем сжал её в грубых объятиях, притискивая к тюкам и бочкам, то вдруг почувствовал, что её тело словно обмякло, она не пыталась даже вырваться.

— Ну?! Почему ты не сопротивляешься? не дерёшься!? Ну!

— Ты сильнее меня в сотни раз! — прохрипела она, глядя ему в лицо расширенными глазами, в которых были не страх и не ненависть, а что-то, больше похожее на омерзение. — Что толку мне драться с тобой? Ты можешь сделать всё, что захочешь, но я всё равно никогда не буду твоей! Я принадлежала и буду принадлежать только моему Гектору!

— Он умер, и ты ему уже не нужна! — Неоптолем задыхался от охватившего его вдруг неудержимого возбуждения, похожего на безумие. — И будет так, как я сказал!

Он рывком сорвал прикрывавший её плечи плащ, рванул лохмотья платья. Она снова закричала, отчаянно и мучительно, как кричат под жертвенным ножом. И тотчас дико завизжал Астианакс. Вскочив на ноги, он перепрыгнул с сундука на ближайшую бочку и оттуда достал Неоптолема, бешено заколотив кулачками по его плечу. Юный базилевс даже не заметил этого. Тогда малыш, с тем же диким визгом, что есть силы вцепился зубами в это мокрое от пота плечо. Неоптолем не почувствовал укуса. Он уже опрокидывал свою жертву на шершавые доски днища, уже нависал над нею, захлёбываясь и безумно хохоча.

И тут над самым его ухом раздался оглушительный рык и громадное тело ударило его сверху. Быстрота реакции, почти такая же, как у отца, спасла Неоптолему жизнь — почти бессознательно он успел повернуться, прикрываясь полусогнутой рукой, и страшные челюсти Тарка, уже готовые сомкнуться сзади на его шее, сжали руку выше локтя.

Могучий пёс одним рывком оборвал толстый ремень и бросился на базилевса прежде, чем кто-либо из бывших поблизости воинов успел заметить это...

Тарк мгновенно перекусил бы руку мальчика, но в том месте, которое сжали его зубы, левое плечо Неоптолема украшал широкий железный браслет. Он лишь немного смягчил хватку, однако зубы пса, смяв и прогнув железо, растерзав плоть, всё же не достали до кости.

Неоптолем, вскрикнув от резкой и неожиданной боли, мигом вскочил и обрушил бешеный удар кулака на голову собаки. Тарк обмяк и рухнул замертво на днище корабля.

И тотчас раздался нечеловеческий крик Андромахи. Она видела, как упал её защитник, могла подумать, что Неоптолем убил его и прийти от этого в ужас. Но случилось другое несчастье, куда более страшное: с размаху нанося удар собаке, Неоптолем взмахнул правой рукой, на которой висел, вцепившись в неё, Астианакс. Малыш сорвался и, беспомощно раскинув ручонки, перелетел через борт корабля...

— Не-ет! — взвыла женщина, вскочила, уже не чувствуя своей наготы, не видя ничего, кроме летящего в тёмные волны тельца, не слыша ничего, кроме пронзительного и отчаянного крика:

— Мама-а-а!

На миг Неоптолем застыл, ошеломлённый, потрясённый всем, что произошло и продолжало происходить. Из глубоких ран, оставленных зубами Тарка, ручьями лилась кровь.

Корабль резко качнуло, и Андромаха упала, немного не достав борта, через который хотела перемахнуть в воду.

— Держите её! — крикнул Неоптолем, краем глаза успев увидеть бросившихся к нему на помощь воинов.

В следующий миг он вскочил на борт, изо всех сил оттолкнулся и прыгнул в воду.

Когда большая тяжёлая волна поглотила его и затем вытолкнула на узорчато-пенную, летящую то вверх, то вниз поверхность, мальчик вдруг подумал, что не найдёт Астианакса. Было почти совершенно темно — рассвет ещё еле-еле прорезался сквозь непроглядность штормовой ночи. И волны все были одинаковые, и всё вокруг сливалось в клокочущую массу, которая, будучи рядом, прикасаясь, охватывая и втягивая в себя, казалась живой и смертельно опасной.

Но тут почти рядом показалась из воды кудрявая головка малыша, и Неоптолем, одним взмахом доплыв до него, левой рукой охватил беспомощно барахтающееся тельце. Хуже всего было то, что эта рука немела и отказывалась служить: Тарк не разгрыз кость, но, наверное, сильно повредил мышцы...

Базилевс огляделся. Ему стало страною, когда он увидел, как далеко оказался корабль, куда дальше, чем он думал — пока он нырял, его отнесло на порядочное расстояние.

Кормчий, видевший всё или почти всё, что произошло, уже разворачивал судно, отдавая команды гребцам. Некоторое время они делали невероятные усилия, чтобы направить корабль наперерез волнам, навстречу плывущему. Неоптолем изо всех сил грёб, но одной рукой грести было трудно, а левой всё тяжелее становилось держать малыша: он уже не чувствовал этой руки.

В конце концов корабль оказался достаточно близко, и Пандион ловко бросил базилевсу верёвку с привязанным к ней дротиком, который вонзился в волну прямо перед носом мальчика.