– Ой! – сказала мама, увидев своего сына с распухшим лицом и луком из носа. – Ты что, заболел?

Тут папа вышел и всё сам объяснил. П. Осликов только кивал. Лук из носа он уже вынул, потому что ужасно щипало. А мама вообще сказала, что так можно весь нос внутри сжечь. И пошла звонить учительнице, что Петя Осликов сегодня на занятия не придёт, он заболел.

Дело было почти что в шляпе. Только с градусником выходила какая-то беда. Потому что у Петечки опыта не было. Сначала П. Осликов его тёр-тёр, а там как было тридцать шесть и шесть, так и ни с места. А когда П. Осликов потёр посильнее и подольше, вдруг как выскочило сорок один и три! И опять ни с места.

П. Осликов уже градусником и туда-сюда махал, и носом вниз его держал. Ничего не помогало. «Может быть, – подумал Петечка, – высунуть его в окно? Там улица холодная». На улице градусник выключился.

Это был старенький электронный градусник, он не любил подолгу работать. Петечка же не знал, что электронный градусник тереть смысла нет, – ему папа про ртутный рассказывал!

Может быть, П. Осликов придумал бы Ещё что-нибудь. Он ведь был очень находчивый. Но тут в комнату вошла мама. И увидела, как её больной сын спрыгивает с подоконника, держа в руках предательский градусник.

Мама ничего не говорила. Просто стояла и смотрела на П. Осликова. П. Осликов жалобно пошмыгал носом. Но мама ему не поверила.

– Даже не знаю, что сказать, – грустно сказала она наконец. И вышла.

В тот день П. Осликов так и не пошёл в школу. Только почему-то это не доставило ему никакого удовольствия.

А вечером зашёл Кирилл и принёс контрольную, которую учительница английского просила передать П. Осликову.

П. Осликов вздохнул тяжело, взял контрольную и пошёл в свою комнату – думать, как теперь жить.

– Ух, – сказал Петечка.

И потом он сказал Ещё «Эх» и «Ох». Но только ничего не помогло: уже наступило утро, и пора было собираться в школу. Уже было и «Ещё десять минут», и «Ещё пять минуток», и «последняя минуточка» тоже уже прошла. Пришлось слезать с кровати и идти на кухню, где сонная мама готовила завтрак.

П. Осликов был уже взрослый человек – во второй класс ходил. Поэтому он знал, что если человек встал с кровати, ходит, разговаривает и глаза у него при этом открыты, то всё это вместе Ещё нельзя назвать «человек проснулся». Это у него просто такие манёвры. Чтобы окружающие не узнали и не начали вдруг будить – за плечо трясти или Ещё как-нибудь.

– Петечка! – вдруг сказала мама и действительно потрясла П. Осликова за плечо. – Не спи! Ау! Ку-ку! Доброе утро!

– А? – встрепенулся П. Осликов и понял, что нечаянно заснул прямо над тарелкой с манной кашей.

– Не «а», – строго сказала мама, – а пошевеливайся! Время поджимает!

И хотя П. Осликов совсем не всегда понимал, что такое мама сейчас сказала, было ясно, что, когда время поджимает, это значит, что его осталось совсем мало. Даже можно опоздать. Если, конечно, не поторопиться. Это, кстати, не самое страшное. Самое страшное – это когда время жмёт. Это уже всё равно что опоздали.

И П. Осликов представил себе Время. Само Время – оно такое мягкое, серое, густое. Не то дым, не то туман. Но у него есть руки. Такие большие, серые и с железной хваткой. Которыми Время берёт его, П. Осликова, за шею и несильно жмёт (то есть поджимает). «Торопись, Осликов!» – шепчет оно страшным шёпотом. А бывает – правда, редко, – что Время жмёт. Тогда руки у него становятся Ещё больше. Так, что в них помещается весь Петечка, а не только его шея. И вот Время хватает П. Осликова целиком и начинает жать. Жмёт его, жмёт, а потом – раз! – и замечание в дневнике, и, кажется, весь класс и весь мир смотрят и говорят: Осликов опоздал сегодня в школу, он неорганизованный. И настроение испорчено на весь день.

Тут П. Осликов спохватился и бросился собираться.

Перво-наперво он схватил рюкзак и как можно скорее понёс его в прихожую. Там бросил на пол и побежал чистить зубы. Если хочешь почистить зубы и при этом не опоздать, надо действовать как можно быстрее.

– Петечка, – крикнула мама из комнаты, – не копайся! Время жмёт!

В комнате бухнуло и завозилось. «Мама не копается», – подумал П. Осликов и схватил мыло. Потом вспомнил, что собирался чистить зубы, и решил положить мыло, а вместо него взять зубную щётку. Но мыло было скользкое и убежало от Петечки за стиральную машину.

– Эх, – сказал П. Осликов и полез доставать мыло. Мыло, конечно, убежало довольно далеко, так просто не дотянешься. П. Осликов покряхтел, засунул за машину всю руку, сколько было, часть плеча и немножко голову.

– Петя же! – звонко крикнула мама уже из прихожей.

Бедный П. Осликов от неожиданности стукнулся лбом о стиральную машину.

– Я сейчас! – крикнул он маме, соображая тем временем, что мыло убежало Ещё дальше.

Он уже понял, что руки сегодня обойдутся без мытья, схватил зубную щётку и стал очень быстро чистить зубы.

В прихожей бумкнуло – мама налетела в темноте на Петечкин рюкзак и стала ругаться тем самым словом, про которое говорила, что оно нехорошее и произносить его не надо.

– Пе-теч-ка! – прорычала мама.

– Извини, мамочка! – закричал Петечка, наскоро ополоснул щётку (щётка оказалась папина) и выскочил в прихожую.

Мама, кстати, уже ничего и не сказала. Она только молчала и сопела, глядя, как П. Осликов одевается.

П. Осликов очень старался смотреть не на маму, а на ботинки. Чтобы их не перепутать, как маленький. И Ещё чтобы не навязать из шнурков «всякого макраме». Так мама называла Петечкины шнурки, когда они вконец запутывались. Потому что под маминым взглядом можно не то что ботинки перепутать – собственную фамилию забыть! Особенно если мама при этом сопит. Вот как сейчас.

На всякий случай П. Осликов пододвинул рюкзак поближе. И мама тут же о него споткнулась. И стала падать на П. Осликова.

– Петечка! – взревела мама.

– Мама! – закричал Петечка.

– Ты что, нарочно кладёшь рюкзак мне под ноги?

– Я же не знал, что ты пойдёшь в ту сторону!

– А в какую же сторону мне Ещё идти, чтобы обуть сапоги, а? Или ты думаешь, что я повезу тебя в школу в тапках?! Расселся на дороге! Только о себе и думаешь. Совершенно не соображаешь. Да ты вообще… Ты всегда…

Дальше мама Ещё что-то говорила, но П. Осликов её не слушал. Он обиделся. Нет, он, конечно, виноват. Но если разобраться, совсем немножко. А теперь мама накричала и настроение у Петечки стало похоже на сухой, сморщенный гриб поганку.

Так и ехали молча. Мама молча вела машину, П. Осликов молча смотрел в окно.

Почти около самой школы мама сказала:

– Ну извини. Мне не следовало так кричать.