Проехав кварталов тридцать, Александр велел свернуть направо, к старым районам. Здесь он еще ни разу не был.

— Останови, — наконец, приказал он водителю. Машина приземлилась возле одного из домов-развалюх, каких в этом районе было полно.

Облетевшая штукатурка, сморщенная и потрескавшаяся местами краска на перекошенных дверях, разбитые стекла в мертвых оконных проемах, обшарпанные ступени крыльца, вывалившийся из опрокинутого бачка мусор — возле каждого из домов вокруг была примерно одинаковая картина.

— Жди здесь, — велел Александр водителю и вышел из машины.

Он медленно пошел по тротуару, одну руку спрятав в карман, где лежали пакеты с чертежами.

Улицы были пустынны. Только иногда из какого-нибудь окна или просто из-за угла выглядывали любопытствующие чумазые детские рожицы, не отрываясь следили за странным чужаком и снова исчезали затем из виду.

Красавин шел, разглядывая дома, асфальт, эти наивные рожицы, и думал.

Неделю назад ему бы и в голову не пришло ехать на край города, сюда, в трущобы, мир преступности и нищеты. В обществе к этим местам относились с презрением, как к неизбежному злу, которое скоро будет искоренено окончательно усилиями мэрии и полиции. Такие, как Александр, посещали музеи, ходили на концерты и радовались своей благоустроенной, чистой, размеренной жизни. Но сейчас он шел один по пустой загаженной улице, прислушиваясь к каждому шороху, а еще больше прислушиваясь к самому себе. Одиночество — чувство, которое ему было в новинку. Он ощутил вдруг почти физически его холод. Он был здесь один, среди этих грязных улиц, чужой и оттого не нужный, вырванный из сообщества себе подобных, нужных людей. Но он был бы сейчас чужим и среди привычной ему обстановки — такой же ненужный, с теми же странными стремлениями к чему-то иному, чем реальная и прагматичная жизнь, устоявшаяся, понятная, стандартизированная ради всеобщего блага. Александр вдруг понял, что не боится такого одиночества. Наоборот, он стремится к нему. Потому что нет пути назад. Он больше не сможет быть там, где все это время существовал, не задумываясь о самых простых вещах. И не хочет быть там, где он сейчас идет медленно по потрескавшейся кромке дороги, потому что такое бытие не достойно человека в самой основе своей.

Впереди, метрах в пятидесяти, возле дома лежала куча тряпья. Когда Александр почти поравнялся с ней, куча вдруг зашевелилась. От неожиданности Красавин отпрянул назад. Лохмотья же, оказавшиеся низеньким и ужасно грязным карликом, заковыляли прочь от него, вглубь улицы.

Александр все еще стоял на месте. Походка — где он мог видеть эту ковыляющую походку? Уж не это ли существо встретилось ему недавно в переулке?

— Постойте! — как и в первый раз, окликнул его Красавин.

Карлик остановился и повернул к нему голову. Хмурый, тяжелый взгляд мутных, почти бессмысленно тупых водянисто-серых глаз из-под мохнатых бровей. Свалявшиеся засаленные волосы непонятного цвета. И молчание.

— Извините, — начал Александр, — вы не подскажете, где…

Закончить вопрос он так и не успел. Карлик при первых звуках его голоса метнулся прочь и исчез за ближайшим углом.

Почти сразу Красавин услышал за спиной:

— Эй, господин, вам что, больше делать нечего, как пугать малыша?

Александр резко обернулся. Позади него стояло несколько человек — женщин, мужчин, детей, по-видимому, местных жителей. Среди них выделялся рыжий крупный и довольно высокий мужчина в красном кашне. Смерив чужака с головы до ног презрительным взглядом, он пригладил свою густую бороду и сделал шаг вперед:

— Я вам говорю, сударь!

— Извините, я не хотел ничего дурного. Всего лишь пытался узнать, где люди, — объяснил Александр.

— Ну вот вы и узнали, сударь, — хмыкнул рыжий. — Что вам от нас нужно?

— Ничего, — пожал плечами Александр. — Я только хотел убедиться…

— Убедиться в чем, сударь? — вскинулся рыжий с усмешкой. — Что мы еще не вымерли? К вашему несчастью, мы еще живы и умирать пока не собираемся. Нам очень жаль, что наши дома портят общий вид города, но это наши дома и других у нас нет, с этим ничего не поделать, мистер. Мы не уйдем отсюда, даже если все войска планеты соберутся выгнать нас силой. Можете передать это мэру.

— Подождите, вы принимаете меня за инспектора? — догадался Красавин.

— А разве вы не оттуда? — удивился рыжий.

— Нет.

— Тогда я не понимаю вас, мистер. Что вы делаете в нашем квартале? Богатые заезжают сюда только по ошибке. Они не общаются с нами. Вы заблудились? Или захотели острых ощущений?

— Нет, я хотел убедиться в том, что мне сегодня рассказали.

— Что же вам рассказали?

— Сегодня человек, которого я уважаю и люблю как отца, сказал мне, что машины калечат и убивают людей, — Александр пытался подобрать слова, чтобы объяснить свой внезапный порыв приехать.

— В каком благословенном местечке вы работаете, мистер, если до сих пор этого не знали? Это известно даже ребенку!

— В НИИ… — начал Александр, но рыжий перебил его практически сразу:

— В этой выгребной яме?! Что же, можете быть спокойны, сударь мой: если будете слушаться начальство, вы никогда больше не попадете в наши трущобы. Вам это не грозит. И уже тем более вам не грозит стать калекой. Вы же не на производстве, вы творчеством занимаетесь. Слава Богу, пока еще не придуманы машины, которые без помощи людей будут воспроизводить себе подобных. Езжайте-ка лучше домой, выпейте кофе, поспите часок-другой — и все опасения как рукой снимет.

Александр не ответил. Да и что отвечать? Рыжий был прав.

— А-а, вам мало моих слов? — продолжил тот. — Нужны доказательства? Ну что же, посмотрите тогда на этих людей, раз вам это доставляет удовольствие.

Он подошел к старику, которого держали под руки две молодые еще женщины.

— Это вот Жора. Когда-то он был рабочим на тракторном заводе. Зарабатывал немного, но этого все же хватало, чтобы прокормить себя и сестер. Усовершенствовалось оборудование. Его обязанности стали заключаться лишь в том, чтобы нажимать четыре кнопки. Постоянно, каждый день нажимать четыре кнопки. Одни и те же кнопки четырнадцать часов каждый день. Через четыре года произошла небольшая авария, и на смену Жоре установили робота, а сам Жора оказался на улице. Он поседел на двадцать лет раньше, чем ему полагалось. А мозг его теперь понимает только четыре операции: включить, выключить, повторить, авария.

— Авария! Тревога! Авария! — забормотал Жора, беспокойно оглядываясь по сторонам.

— Тихо, дружище, авария устранена, — сказал ему рыжий и подошел к мальчишке с большими печальными глазами. — А это Олежка. Его мать погибла, когда ему было три года, при пожаре на автозаводе. А отец лишился ноги, когда работал на железной дороге.