А знать хотелось!

Очень хотелось знать, какая сила послала его, несчастногохозяина шкафа, в полет?

И что разожгло эту силу?

Оторвавшись от пола, Пендраковский дрожащими пальцами отвелс глаз распухшие щеки и не поверил этим глазам. Он увидел голую женщину.

Разумеется, незнакомую.

Бедняжка в ужасе металась по углам, а за ней галопом скакалантиквар. Действие происходило в комнате покойной прабабки, в присутствиишкафа, из которого, похоже, дама и вылезла. В келье старушки шел жуткий выбросэнергии. Стекла в окнах звенели, дрожали полы, шкаф ходил ходуном, антиквар жетыкал пальцем в сторону Пендраковского и осатанело вопил:

— Даша, что ты нашла в этом уроде?

Требуя у дамы ответа, ответить ей антиквар не давал, яростновозвещая:

— Скотина он! Импотент! Страшная рожа!

«И этот знает уже о моей импотенции, — загоревалПендраковский. — Но к чему оскорбления? — вдруг обиделся он. — Я не скотина исовсем не урод. А рожа У меня вообще симпатичная».

И тут до него дошло, что антиквар эту женщину называет поимени — ну разве не удивительно?

Пендраковский поднялся с пола и, направляясь к местубаталии, наивно спросил:

— Простите, вы разве знакомы?

Антиквар выпустил из себя сноп огня (образно выражаясь) ипроревел, тыча пальцем в голую Дашу:

— Эта сучка — моя жена!

Затем его палец изменил направление и уперся в грудьПендраковского.

У того потемнело в глазах, — Она сучка, а ты скотина! —проревел антиквар, наводя свой страшный кулак на скулу Пендраковского.

Тот вжал голову в плечи, но удар был предотвращеннечеловеческим воплем раздетой Даши.

— Не смей трогать Валеру! — провизжала она, бесстрашнозаслоняя своей соблазнительной грудью оседающего на пол Пендраковского.

Опускаясь к плинтусу, Пендраковский жалобно простонал:

— Женщина, мы незнакомы.

— Женщина? — поразилась она и с угрозой спросила:

— Лерик, как ты меня назвал?

— Вот вам крест, я вас впервые вижу, — заявил атеистПендраковский и лихорадочно начал креститься.

Атиквар и Даша остолбенели.

— Что ты сказал? — плаксиво проблеяла голая Даша. —Мерзавец, ты клялся в любви!

— Я вас вижу впервые, — упрямо повторил Пендраковский идерзко добавил:

— Обоих.

Ответом ему была пощечина. Звонкая, но тяжелая.

За ней вторая. И третья. И четвертая…

Даша била, но он не плакал — плакала она.

— Ах, мерзавец! Мерзавец! Ты клялся в любви! — рыдалаженщина.

Щеки его горели, еще бы!

Но еще больше горели бока, которые энергично (ногами!)охаживал антиквар.

Атеист Пендраковский, теряя сознание, горестно вопрошал:

— Господи, за что мне?! За что?!

И господь явился.

И тихо сказал:

— Валера, за шкаф.

«Точно, крыша поехала! — прозрел Пендраковский. — И во всемвиновата бабуля!»

Когда Далила составила психологический портрет покойной МашиВерховской, она осознала, что в нежных отношениях сестер имелись скрытыесложности.

В Наташу были влюблены все друзья брата. Некрасивая Машазавидовала красавице старшей сестре.

Одновременно с этими не очень хорошими чувствами Машаиспытывала благоговение перед Наташей. В Наташе ее восхищало все: задорныеямочки на щеках, субтильная худощавость, высокий рост, тонкие длинные ноги,жирафья горделивая грация медлительных спокойных движений. Даже глупая привычкасестры говорить невпопад нравилась Маше.

Спортивная крепкая Маша не пыталась подражать хрупкойизящной Наташе Умная девушка быть смешной не хотела, но и смириться со своимположением не могла: Маша с Наташей соперничала.

Возникал вопрос: как она это делала?

Далила ответ быстро нашла и с сожалением констатировала, чтоэтот ответ Верховскому категорически не понравится. Такой ответ он отвергнетвместе с Далилой. Верховский будет возмущен ее выводом, оскорблен и, конечноже, откажется от ее помощи.

"Стало быть, сей факт от Верховского придется скрывать,— решила Далила и озабочено заключила:

— Что значительно осложнит расследование".

Выяснив это, она отправилась в клуб в надежде застать тамего «президентшу» и по совместительству подругу Наташи, Елизавету Бойцову.

Далиле повезло, Бойцова была в клубе, она бойко командоваласадоводом. Компенсируя недюжинной силой голоса поразительную глупость своихкоманд, Елизавета с просветленным видом бодро вещала:

— Семеныч, этот фикус тащи под лестницу! Там у нас пусто имрачно! Надо бы фикусом освежить!

Семеныч возражал устало и безысходно:

— Елизавета Давыдовна, это пальма, не фикус. Ей не выжитьпод лестницей.

— Почему это? — с напором, с угрозой осведомлялась Бойцова.

— Пальма в темноте не растет, — виновато пожимая плечами,просветлял «президентшу» Семеныч. — Ее бы на солнышко.

— Ну ты даешь! Где в Питере солнышко брать? Ладно, фикуспоставим у входа.

Далила с усмешкой наблюдала за Елизаветой Бойцовой, мысленнопоражаясь: "Как Лиза умудряется одновременно любить цветы и не уметь ихразличать?

Даже я вижу, что эта пальма не фикус, и даже я знаю, чтонельзя пальму совать в темное место".

Но Елизавета, не замечая Самсоновой, намеревалась и дальшеее удивлять.

— Хватай алоэ и в бар тащи, — приказала она Семенычу.

Садовник аккуратно выбрал нужный горшок и тут же былостановлен:

— Не этот, а тот!

— Елизавета Давыдовна, — взвыл утомленный Семеныч, — вы жесказали «алоэ», алоэ я и несу. А в том горшке, на который вы указали, агаварастет.

— Что-что? — презрительно осведомилась Бойцова.

Нервы садовника сдали.

— Агава маленькая, агавка! — рявкнул он раздраженно.

Тут Елизавета увидела наконец Далилу и с ходу пожаловалась:

— Видишь, что делается! Агавкают на меня все, кому только нелень!