авансы Чарли оставались незамеченными, и он уже начал потихоньку закипать, но тут запела Фиби, заставив его забыть про все от восхищения. Пение это застало всех врасплох, ибо два года обучения за границей после нескольких лет домашнего образования сотворили чудеса и дивный голос, который когда-то весело витал над чайниками и кастрюлями, теперь выводил прелестные ноты, складывая их в нежную мелодию, вызывавшую в слушателях сочувственный трепет. Роза так и сияла от радости, аккомпанируя своей подруге, Фиби же унеслась в свой особый мир, бесконечно прекрасный, в котором не было гнетущих воспоминаний о работном доме и кухне, невежестве и неприкаянности, в счастливый мир, где она могла быть самою собой и властвовать над сердцами благодаря магии своего изумительного дара.

Да, Фиби стала той, кем стать ей было предназначено, и сколь разительная перемена произошла в ней с первыми же звуками музыки! Исчезли робость и скованность, исчезла миловидная девушка – она превратилась в цветущую женщину, полную жизни и воодушевления, дарованного ей ее искусством: она мягко сложила ладони, устремила глаза к свету, и песня лилась из ее груди с незамысловатой радостью, с какой льется у жаворонка, взмывшего к солнцу.

– Да уж, Алек, таким голосом можно вырвать у мужчины сердце! – воскликнул дядя Мак, утирая глаза, – как раз прозвучала жалостливая баллада, из тех, которые не устаревают никогда.

– Так она и вырвет! – посулил довольный дядя Алек.

«Уже вырвала», – подумал Арчи; то была правда, ибо именно в этот миг он и влюбился в Фиби. Именно так – он точно зафиксировал время, потому что в четверть десятого он всего лишь считал ее весьма привлекательной молодой особой, в двадцать минут десятого – самой прекрасной женщиной из всех, какие ему встречались, в двадцать пять минут – ангелом, песней своей унесшим прочь его душу, а в половине десятого он погиб окончательно и уплыл по упоительному морю в недолговечный рай на земле, куда обычно выносит влюбленных после первого отчаянного броска в волны.

Если бы об этой удивительной коллизии заговорили вслух, никто бы не поверил; тем не менее истины не изменишь: трезвомыслящий деловитый Арчи вдруг обнаружил в глубинах своего доселе бестрепетного сердца такие бездны романтики, что даже и сам удивился. В первый момент он не понял, что с ним произошло, и долго сидел в прострации – и при этом не видел, не слышал и не ведал ничего, кроме Фиби, и когда его ничего не подозревавший кумир скромно принимал заслуженные похвалы, в них образовался пробел, ибо Арчи не сказал ни слова.

Так выглядело первое удивительное событие этого вечера; второе состояло в том, что Мак сделал Розе комплимент – факт беспрецедентный, а потому вызвавший настоящую сенсацию, хотя и услышал Мака лишь один человек.

Все уже разошлись, за исключением Мака и его отца: тот заканчивал разговор с доктором. Тетушка Биби пересчитывала в столовой чайные ложки, а Фиби помогала ей по старой привычке. Мак и Роза остались одни: он погрузился в некие мрачные размышления, облокотившись о каминную полку, она же полулежала в низеньком кресле и задумчиво смотрела в огонь. Роза устала и наслаждалась долгожданным покоем, поэтому молчала, и Мак из уважения тоже не раскрывал рта. Но вот Роза заметила, что Мак смотрит на нее во все глаза и даже во все очки, и, не меняя удобной позы, осведомилась с улыбкой:

– Вид у него мудрый, как у совы; интересно, о чем он думает?

– О тебе, кузина.

– Надеюсь, мысли хвалебные?

– Я думаю, что Ли Хант[2] был более или менее прав, когда сказал: «Девушка – сладчайшее из всех творений Господа».

– Да ну тебя, Мак! – Роза рывком села, и на лице у нее отразилось удивление – она никак не ждала таких слов от юного философа.

Мак, которого явно заинтересовало его новое открытие, невозмутимо продолжал:

– Знаешь, я вроде как никогда раньше не видел ни одной девушки – или просто не сознавал, как приятно на них смотреть. Сдается мне, Роза, ты представляешь собой исключительно достойный образец.

– А вот и нет! Я просто бодрая и веселая, а еще, наверное, слегка похорошела дома, в безопасной гавани, а вот красотой не отличаюсь, разве что в дядюшкиных глазах.

– Ну, пусть будет «бодрая и веселая», – согласился Мак, старательно обдумывая ее слова. – По моим наблюдениям, девушки по большей своей части болезненны и глупы, – видимо, поэтому ты мне и приглянулась.

– Мальчишки все странные существа, но ты страннее всех! Ты правда хочешь сказать, что не любишь и не замечаешь девушек? – удивилась Роза, которую немало позабавила эта новая причуда ее ученого кузена.

– По сути, нет; мне известны лишь две разновидности – шумные и тихони. Вторые мне нравятся больше, но, если говорить в целом, я их не замечаю, как и мух, пока они не начинают виться вокруг – тогда приходится их отгонять, а если не помогает, прятаться.

Роза откинулась на спинку кресла и хохотала до слез. Так уморительно было слушать Мака, понизившего на последних словах голос до заговорщицкого шепота, и смотреть, как он ехидно улыбается, вспоминая муки, которых сумел избежать.

– Вот и не смейся, потому что оно так и есть. Чарли нравятся эти создания, и они страшно его избаловали. Стив, понятно, и в этом ему подражает. Арчи, когда не вывернуться, превращается в их покорного раба. А вот я почти никогда не попадаюсь им в руки, когда же им удается меня изловить, пускаюсь рассуждать о науке и мертвых языках – и они очень быстро пускаются наутек. Впрочем, иногда попадаются девушки с головой, с ними я прекрасно лажу.

– Грустная перед нами с Фиби открывается перспектива, – вздохнула Роза, стараясь не рассмеяться.

– По Фиби видно, что она тихоня. С другой стороны, она явно с головой – иначе ты бы с ней не дружила. Внешне она тоже вполне привлекательна, так что, полагаю, придется мне по душе. Что до тебя, я участвовал в твоем воспитании, а потому мне не терпится узнать, какой ты выросла. Я боялся, что поездка за границу тебя испортит, однако, похоже, этого не произошло. Короче говоря, пока ты кажешься мне вполне приемлемой, – надеюсь, ты не против такого определения. Впрочем, в чем именно заключается твой шарм, я пока не понял. Видимо, речь идет о некоей внутренней привлекательности – раз уж ты настаиваешь на том, что внешней лишена.

Мак уставился на кузину с проницательной улыбкой на губах, но в глазах за стеклами очков светилась такая доброта, что Розе и слова его,