Человек также с трудом переносит замкнутые пространства. Заточение в подземелье, в ситуации, когда движения ограничены, нет источника света, а запасы кислорода иссякают, — вероятно, самый жуткий из кошмаров. Древнеримский философ Сенека однажды описал спуск под землю экспедиции по поиску серебра. Искатели столкнулись с явлениями, заставившими их «трепетать от ужаса»: в частности, с тревогой, вызванной осознанием того, что толща земли «нависает над головами». Этого же мнения придерживался Эдгар Аллан По, певец клаустрофобии; вот как он рассказывал о заточении под землей: «Решительно ни при каких иных условиях нельзя представить себе таких неимоверных душевных и физических мук… Нестерпимо теснит в груди, удушливы испарения сырой земли, всё тело туго спеленато саваном; со всех сторон сомкнуты твердые стенки последнего приюта, тьма вечной ночи, и всё словно затоплено морем безмолвия…»[12]. В любом подземном пространстве, даже если нас не охватывает острый приступ паники, мы, по крайней мере, рефлекторно ощущаем: «что-то не так» — и представляем себе, как стены и потолок надвигаются на нас.

В конечном счете, сильнее всего мы страшимся смерти: наша нелюбовь к темным пространствам, приобретающая разные формы, — не что иное, как выражение ужаса перед осознанием собственной конечности. Наш человеческий вид хоронит своих мертвых в «темной зоне» пещер уже как минимум сто тысяч лет, согласно археологическим находкам в пещере Кафзех в Израиле, а наши предки, неандертальцы, занимались этим намного дольше. Образ царства мертвых, имеющий место во всех религиях мира: пещеры, где бесплотные тени парят в вечной темноте, — напоминает именно эти места. Даже в зонах рельефа, где никаких пещер не было и нет, а местные жители ни в какой форме не соприкасаются с подземным пространством (что в пустыне Калахари, что на сибирских равнинах), веками передаются мифы о вертикальном устроении вселенной, в которых подземное пространство населено ду́хами. Каждый раз, переступая порог пещеры, мы словно бы предчувствуем собственную смерть — что однажды она наступит, — в общем, соприкасаемся именно с тем, чего мы биологически запрограммированы избегать.

И тем не менее, постояв какое-то время у входа в подземелье, мы всё же спускаемся вниз. В ходе той прогулки по Тоскане Леонардо да Винчи также вошел в пещеру. (Внутри одной из стен, в глубине «темной зоны», он обнаружил останки кита: это воспоминание будет преследовать и вдохновлять его всю жизнь.) Почти в каждой доступной для исследования пещере на планете есть следы наших предков. Пробираясь на животе по грязным проходам в пещерах Франции или по протяженным подземным рекам Белиза, прошагав многие мили в известняковых пещерах штата Кентукки, археологи везде находили окаменелые следы древних людей: сквозь каменистые проломы они спускались под землю, в темноту, светя себе сосновыми факелами или масляными лампами. Наши предки оказывались в чуждой для себя среде, полностью оторванные от всего, что было знакомо им на поверхности: мир был темнее самой мрачной ночи, грохотало эхо, а из-под ног поднимались острые сталагмиты, похожие на клыки чудовищ. Путешествие в «темную зону», возможно, является древнейшим из ритуалов человечества, ему сотни тысяч лет, а археологические свидетельства относят его к эпохе, предшествующей человеку разумному. «Ни одна отдельно взятая традиция, — отмечает исследователь фольклора и мифологии Эванс Лансинг Смит, — не объединяет человечество так же, как спуск в подземный мир»[13]

Таким образом, начав анализировать собственный интерес к подземному миру Нью-Йорка, я понял, что столкнулся с гораздо более масштабной, древней и универсальной загадкой. Вопреки самой элементарной логике эволюции, вопреки многочисленным опасностям под землей, вопреки хору генетически присущих нам страхов, программирующих нас на то, чтобы оставаться на поверхности, вопреки даже возникающему перед глазами образу смерти, — в глубине нашего сознания скрыт импульс, увлекающий нас в темноту.

Железнодорожный тоннель на Ист-Сайд в Провиденсе; © Ryan Ademan

ПОСЛЕДНИЕ НЕСКОЛЬКО ЛЕТ Я МНОГО ПУТЕШЕСТВОВАЛ, перемещаясь между Нью-Йорком и отдаленными уголками мира, следуя каждой нити наших запутанных отношений с подземным миром. Сырые коридоры под современными мегаполисами я сменял на дикие пустоши и, наконец, на мрак древних пещер естественного происхождения. Повсюду меня направлял другой исследователь-энтузиаст, воплощение Гермеса, который досконально знал подземный мир и свободно перемещался как наверху, так и внизу.

«Спускаться в подвал означает мечтать, — писал философ Гастон Башляр, — блуждать в далеких коридорах неясной этимологии, искать в словах неуловимые сокровища»[14]. Пытаясь проследить наше взаимодействие с подземным миром в мифологии и истории, искусстве и антропологии, биологии и нейробиологии, я пришел к заключению, поразившему меня своим масштабом, ибо оно касалось явления, настолько же фундаментального для человеческого опыта, как вода, воздух или огонь. Мы спускаемся в подземелье, чтобы умереть — и затем возродиться, вновь появиться на свет из утробы земли; подземелье страшит нас, но оно же служит нам убежищем в момент опасности; бесценные сокровища лежат здесь рядом с токсичными отходами; подземелье — это мир вытесненных воспоминаний и озаряющих открытий. По мнению Дэвида Пайка, автора книги «Столица на реке Стикс» (Metropolis on the Styx, 2007), «метафорой подземелья может быть описана вся жизнь на земле».

Осознав, что под нашими ногами простираются иные пространства, мы начинаем чувствовать, как мир открывается нам с новой стороны. Впервые исследуя туннели и пещеры, находящиеся под землей, мы начинаем знакомиться с невидимыми силами, формирующими окружающий мир. Наша связь с подземным миром открывает дорогу в недостижимые прежде уголки воображения. Мы спускаемся в подземный мир, чтобы увидеть то, что невидимо и увидено, казалось, быть не может, — спускаемся в поисках света, найти который можно только в темноте.