Катакомбы Парижа, фото Феликса Надара; Национальная библиотека Франции

В то время процесс получения фотоснимка, даже в условиях фотоателье, был довольно сложным, а уж под землей, в кромешной темноте, — казалось, невыполнимым. Технические препятствия доводили мастера до бешенства: коллоидный раствор проливался, дуговая лампа застревала в узких проходах, аккумуляторы выделяли ядовитые пары, которыми в закрытых помещениях травились все присутствующие. Для каждого снимка требовалась выдержка в восемнадцать минут, и за целый день работы удавалось сделать всего несколько фотографий; один из помощников фотографа как-то посетовал: «Да мы тут состаримся!» Однако Надар исступленно трудился. Моделью ему служил деревянный манекен, который он снабдил бородой, шляпой, ботинками, рабочим комбинезоном и вилами для разгребания костей.

Надар сделал семьдесят три фотографии оссуария; эта серия преисполнена какого-то странного покоя, в ней видны черты сюрреализма. На одном из фото запечатлена свежесобранная груда костей, на других — замысловатые фризы из костей или рабочие-манекены, везущие по коридорам тележки с костями. После выставки во Французском обществе фотографии (Société française de photographie) снимки стали сенсацией. Критики называли Надара живой легендой, исследователем вселенной города. В статье Journal des débats его окрестили Вельзевулом, повелителем подземного мира, в другой — некромантом, который «испытывал силу электричества на бренных останках прошлых поколений». Жителям открылось новое, тайное измерение города: «Надар и его помощники, — писал один журналист, — в мирных недрах земли представят взору картины, ранее виденные лишь немногими из нас». Фотограф стал кумиром салонов и кафе, а в обществе только и было разговоров, что о подземных снимках.

Но разговорами дело не ограничилось. Фотографии что-то пробудили в парижанах: заглянув во чрево города, они захотели побывать в туннелях, чтобы прикоснуться к их стенам, ощутить их запахи, услышать собственные шаги в темноте. Первая выставка фотографий послужила поводом к повторному открытию катакомб для публики, и они мгновенно сделались одной из главных достопримечательностей города. Несколько раз в месяц, а затем и чаще, мужчины в цилиндрах и дамы в длинных платьях бродили по склепу плотными группками, вглядываясь в пустые глазницы потемневших черепов, наблюдая за тем, как пламя свечи танцует на стенах, воздвигнутых из большеберцовых костей. Гости поеживались от звуков подземелья, от чувства, что они находятся под толщей влажной почвы, а в конце экскурсии украдкой вытаскивали из стены череп, без спросу унося с собой подземный сувенир. Катакомбы приобрели колоссальную популярность: когда Гюстав Флобер и братья Жюль и Эдмон де Гонкур посетили их в 1862 году, они досадовали на количество посетителей. «Приходится мириться со всеми теми парижскими болванами, — писали известные острословы братья Гонкур, — которые устраивают под землей настоящие увеселительные прогулки и развлекаются тем, что выкрикивают оскорбления в пустоту».

Многие приходили и без разрешения — своего рода протокатафилы; они пробирались в закоулки за пределами экскурсионного маршрута. Влюбленные устраивали подземные свидания, подростки отправлялись на вылазки. Точно так же, как годы спустя их потомки-катафилы, группа парижан организовала тайный концерт в катакомбах. Сотня гостей собралась на улице д’Энфер; оставив кареты в конце улицы, чтобы не вызывать подозрений, они пешком добирались до входа в подземелье. На глубине шестидесяти футов под землей, среди свечей на черепах, располагались гости, для которых играл оркестр из сорока пяти музыкантов. В программе вечера значились, в числе прочего, «Похоронный марш» Шопена, а также «Пляска смерти» Сен-Санса.

ЕЩЕ ЧЕРЕЗ ЧАС ПУТИ мы остановились на привал — в похожей на коробку пещере, раскопанной однажды в XIX веке. Ребята подвесили гамаки к железным крюкам в стенах, а мы с Лиз приготовили спагетти с тунцом. Жевали молча, обессиленные и… счастливые. Это было как высадка на Луне: никаких звуков в подземелье, ничего живого, лишь тьма на мили кругом.

Когда мы укладывались спать, Крис спросил, который час. Мо ответил, что мы находимся в пространстве, где с момента его возникновения полная темнота и ровно 57 градусов по Фаренгейту, в месте, которое природные ритмы обошли стороной. «Времени сейчас плюс-минус нисколько», — так он резюмировал свое рассуждение.

Проснувшись, я увидел женщину, стоявшую в дверях нашего пристанища. В одной руке она держала старинный кованый фонарь со свечой; от этого шипящего пламени разливался мягкий янтарный свет. Она прошла на цыпочках в центр комнаты и положила на пол небольшую открытку.

«Добрый день», — произнес я, заставив ее вздрогнуть.

Наша гостья была известна под прозвищем Красотка; ей было чуть за сорок, она спускалась в каменоломни с шестнадцатилетнего возраста. В этот раз Красотка прогуливалась в одиночестве — и, как я успел заметить, без карты.

«Иногда сюда хорошо прийти просто прогуляться», — сказала она с мелодичным акцентом. Ее ботинки выглядели идеально, а серую блузку она словно только что получила из химчистки. Переходя из пещеры в пещеру, Красотка оставляла везде небольшие рисунки — краткие послания другим катафилам. На картинке, которая досталась нам, были изображены две ладони, образующие треугольник.

БЫЛО ОКОЛО ЧАСА НОЧИ, когда мы нашли нужный нам выход из катакомб — «кошачью тропу», что была немногим шире моих плеч. Мы находились в уголке каменоломен, почти незнакомом посетителям. Потолок здесь укрепляли деревянные балки, продержавшиеся не одно столетие и установленные давным-давно по указу Генеральной инспекции каменоломен.

К этому времени мы пробыли под землей двадцать семь часов. На носу и в ушах у меня скопилась засохшая грязь.

«Я чувствую, как превращаюсь в троглодита[22]», — сказала Лиз, вытягивая ноги в проход.

«А я всё время обнаруживаю в прическе новые элементы, которые не могу толком опознать, — ответила Джаз, рассматривая один из дредов. — По-моему, только что мне попался кусочек костного мозга».

Мо снял носок, вытащил из рюкзака небольшой флакон с йодом и начал втирать ярко-оранжевую жидкость в кутикулу на пальцах ног. Заметив удивленный взгляд Стива, он пояснил: «А ты думал, я не догадаюсь обработать заусенцы перед входом в канализацию?»

Чтобы добраться до канализации, нам предстояло преодолеть отрезок технологического туннеля, проходящего под Сеной. Если катакомбы были «мозжечком» города, то бетонный туннель, в который мы вышли, был «веной», скромным связующим звеном между более сложными органами. Продвигаясь по нему, мы поняли, что находимся совсем близко к поверхности земли: вниз долетала болтовня людей с улицы, стук каблуков, лай собак. Через щель в стене я увидел оранжевое свечение — огни подземной парковки. Присев на корточки, я наблюдал за тем, как темноволосая женщина садится в свою машину, сдает назад, уезжает, — и почувствовал себя призраком, подсматривающим за живыми обитателями города.