Первым человеком, запечатлевшим на фото подземелье Парижа, был щеголь с театральными манерами и гривой огненно-рыжих волос по имени Надар. Названный Бодлером «самым темпераментным из современников», он принадлежал к числу наиболее известных и удивительных личностей Парижа середины XIX века. Он был шоуменом, денди, лидером столичной богемы, но абсолютную известность обрел всё же как главный фотограф столицы. Работая в студии, располагавшейся в одном из дворцов в центре Парижа, Надар был одним из пионеров фотоискусства и великим новатором в выбранной сфере. В 1861 году он изобрел источник света, работающий от аккумулятора, одну из первых искусственных вспышек в истории фотографии. Чтобы продемонстрировать действие своего «волшебного фонаря», как он его называл, Надар отправлялся фотографировать в самые темные и отдаленные места, какие только мог подыскать, — в канализацию и катакомбы под городом. За считаные месяцы он сделал в подземной темноте несколько сотен снимков: на каждый из них требовалась выдержка в восемнадцать минут. Фотографии стали сенсацией. Парижане давно знали, что под улицами города скрывается лабиринт из туннелей, крипт и акведуков, но всё это долго оставалось какой-то абстракцией: о них постоянно шептались, но мало кто наблюдал их воочию. Надар впервые показал горожанам подземелье, вскрыв тесные отношения города с расположенным под ним ландшафтом; с годами эти отношения становились всё более странными: у парижан появилась какая-то одержимость нижним миром, чего не было, пожалуй, никогда и нигде прежде.

«Париж и его окрестности», 1878 г.; предоставлено Библиотекой Конгресса

Прошло полтора столетия, и вот — я прибыл в Париж вместе со Стивом Данканом и небольшой группой городских исследователей с целью изучить взаимоотношения города со своим подземным измерением — но в таком ключе, как этого не делал никто прежде. Мы планировали пройти траверсом — из одного конца города в другой — исключительно среди подземной инфраструктуры. Идея такой прогулки возникла у Стива еще в Нью-Йорке: мы несколько месяцев готовились, изучали старые карты города, консультировались у парижских исследователей города и прослеживали возможные маршруты. Экспедиция была спланирована со всей осторожностью. Мы спустимся в катакомбы неподалеку от южной границы города, рядом со станцией «Порт-д’Орлеан»; если всё пойдет по плану, выйдем из канализации и снова поднимемся на поверхность рядом с Плас де Клиши, которая находится за его северной границей. Полет птицы, примерно шесть миль, неспешный променад между завтраком и обедом. Нас ждал крайне запутанный маршрут, полный зигзагов и тупиков; сама местность была, разумеется, злачной. В общем, всю эту дорогу как будто прорыл огромный червяк. Мы запланировали поход на два-три дня, это включало и ночевки под землей.

Теплым июньским вечером мы вшестером сидели в заброшенном туннеле на южной границе города; то была часть petite ceinture, или «Малого пояса» Парижа, давно не действующей кольцевой железной дороги. Весь день перед вылазкой мы пополняли наши запасы; теперь же на часах было за девять вечера, и кружки света в обоих концах туннеля начинали темнеть. Все молчали, по полу беспокойно кружили лучи от наших налобных фонариков. Мы по очереди заглядывали в обрамленную граффити темную дыру, словно выбитую в бетонной стене отбойным молотком: здесь мы планировали спускаться в катакомбы.

«Паспорт лучше держать в кармане на молнии, — сказал Стив, ощупывая крепления на броднях. — На всякий случай». Всё наше предприятие, разумеется, было не вполне законным: если нас поймают — удостоверения наготове; это то немногое, что может спасти нас от визита в центральное полицейское отделение Парижа.

Мо Гейтс склонился над картой, которую мы взяли с собой, чтобы ориентироваться в протяженных туннелях катакомб, созданных без всякого плана и запутанных, как лабиринт. Бородатый, невысокого роста человек в красной гавайской рубашке, Мо был давним спутником Стива в путешествиях по подземному миру. Он спускался в канализацию в Москве, забирался на горгулий на Крайслер-билдинг, что на Манхэттене, и однажды занимался сексом на вершине Вильямсбургского моста в Бруклине. Он хотел бросить исследование подземелий, остепениться, «жениться на хорошей еврейской девушке и нарожать детей», но отказаться от приключений пока не мог.

Лиз Раш, подруга Стива, наблюдательная женщина с каштановыми волосами выше плеч, проверяла батарейки на газовом детекторе для закрытых пространств. Этот прибор должен был давать сигнал, если в непроветриваемых туннелях нам встретится ядовитый газ. Вместе со Стивом Лиз спускалась в подземелья Нью-Йорка, но переход под Парижем был для нее первым. Рядом с Лиз перебирали вещи еще двое новичков: Джаз Майер, девушка с рыжими дредами, приехавшая из Австралии, где исследовала ливневую канализацию под Мельбурном и Брисбеном, и Крис Моффет, выпускник философского факультета из Нью-Йорка, — для него это был первый экскурс в подземный мир.

«Вероятность осадков — пятьдесят процентов», — сказал Стив, в последний раз посмотрев в телефон перед тем, как его выключить. Главной угрозой для нашего путешествия был дождь: мы доберемся до коллекторов, и даже непродолжительный ливень на поверхности мог вызвать там потоп. Этот июнь в Париже был дождливым, и с момента прибытия в город мы следили за погодой со всей серьезностью. Стив попросил своего товарища по интересам, Иана, регулярно отправлять нам свежий прогноз погоды по SMS. Мы пообещали друг другу: при первых признаках дождя мы сворачиваем мероприятие.

Пока мы топтались у входа, Мо, которому была поручена роль нашего хроникера, посмотрел на часы и пометил в блокноте: «Девять сорок шесть вечера, спускаемся». Стив полез первым, протиснулся в отверстие, отталкиваясь ногами, как в упражнении «ножницы»; за ним последовали остальные, один за другим. Мне выпало идти последним: я в последний раз взглянул на железнодорожные пути, сделал глубокий вдох и пополз вниз, в темноту.

Туннель, в котором мы оказались, был узкий и низкий; каменные стены по бокам — сырые и липкие. Я повернул рюкзак на грудь и пополз на четвереньках; спина терлась о каменистый потолок, а вокруг ладоней и коленей плескалась холодная вода. От камня шел землистый, почти сельский аромат, словно от известняка, пропитанного дождем. Лучи от наших налобных фонариков мелькали, как в стробоскопе, сбившемся с ритма. Ощущение иного места было очень сильным: мы словно находились на дне океана. Гудки автомобилей на дорогах, грохот трамвая на авеню генерала Леклерка, приглушенные голоса парижан, курящих под навесами местных брассери, — всё исчезло.

Стив повел нас на север. Добравшись до просторной подземной галереи, мы продолжили путь гусиным шагом, под чавканье грязи, затем спустились в сводчатый проход с земляным полом, где наконец выпрямились и зашагали дальше по первому отрезку нашего перехода.

Парижане говорят, что их город, дырявый как перфорированный лист, подобен огромному ломтю швейцарского сыра. Больше всего дыр — разумеется, в катакомбах. Это гигантский каменный лабиринт, двести миль туннелей, которые расположены в основном на левом берегу Сены. Некоторые из них затоплены, частью разрушены, здесь полно ям; другие еще могут похвастаться стенами из аккуратно уложенного кирпича, элегантными сводами потолков и изящными винтовыми лестницами. Строго говоря, здесь не катакомбы (само слово, как считается, образовано от слияния греческого корня κατά [ «вниз»] и латинского tumba [ «гробница»]), а каменоломни. Могучие и прекрасные здания, которые мы наблюдаем на набережной Сены: собор Парижской Богоматери, Лувр, Пале-Рояль, — были возведены из блоков известняка, вырубленных в этих подземельях. Первоначально планировалось использовать добытый материал для строительства римского города Лютеции; следы первых туннелей до сих пор можно обнаружить в Латинском квартале. За несколько столетий, по мере роста города, каменщики поднимали на поверхность всё больше известняка, и подземный лабиринт разрастался под городом, подобно корням огромного дерева.