Однако Джаз потребовала подробностей.

— Эксцентричной, гиперчувствительной, властолюбивой, заслуженной актрисе двенадцатилетний сопляк вдруг заявляет, что она старая, толстая корова.

У Джаз перехватило дыхание. Откуда Гилберт все это знает? Неужели от самой старой толстой коровы?

— Вот таким образом, — торжественно закончил он, — и пришел конец любви и согласию между Александрой Мармедьюк и семейством Ноублов. Занавес, как говорим мы в нашем театральном цеху.

Джаз задумчиво кивнула. «Ну и ну, — подумала она. — Значит, у всеми обожаемого Гарри Ноубла есть как минимум один очень коварный враг».

— На бис ничего не будет — добавил Гилберт.

Джаз опять кивнула.

— Занавес.

— Да уж, история хоть куда, — с энтузиазмом сказала Джаз, понимая, что одними кивками ей не отделаться.

В этот момент дверь в зал для прослушивания распахнулась, и Гилберт тут же скрылся за ней.

Джаз откинулась на спинку стула и вытянула ноги, чтобы немного расслабиться: все ее тело одеревенело — слишком много драгоценного времени она провела сегодня с этим идиотом.

Следующей пошла Джорджия. Она вышла через двадцать пять минут с сияющей улыбкой на лице.

— Просто здорово. Из Ноубла получится потрясающий режиссер. — Она излучала радость. — Хотя и суровый. Господи, только бы мне получить роль. — И, бросив быстрый взгляд на белокурого кролика в свете фар, с тем чтобы удостовериться, что он все еще смотрит на нее, красавица уселась рядом с Джаз и начала детально рассказывать о прослушивании.

Джаз почувствовала, что и внутри у нее тоже все начало деревенеть, однако решила досидеть до конца. Отличный материал для статьи.

Из зала для прослушивания вышел Гилберт. Он принялся приятельски болтать со всеми, кто еще дожидался, лелея надежду, своей очереди. Через некоторое время Валентайн подошел к Джаз попрощаться.

— Как все там прошло? — спросила она, изобразив искренний интерес.

— Понимаешь, — сказал Гилберт безразличным тоном, хотя весь его вид свидетельствовал об обратном. — Я ведь это делаю только ради нашего журнала. Глупо упускать такой шанс.

— Ты что — шпионишь на мадам Александру? — с придыханием произнесла Джаз.

— Тише ты, — нервно прошипел Гилберт. — Боже, конечно же, нет. Узнай она, что я сейчас нахожусь здесь, я в два счета вылечу с работы. Конечно же, нет. — На его губах вновь появилась улыбка. — Она и понятия об этом не имеет. Живет в своем доме, любовно заполняя альбом за альбомом вырезками о себе и откармливая месть и удовольствие.

— Что? — только и смогла произнести Джаз, вытаращив глаза.

Гилберт с самодовольной улыбкой снова уселся рядом. На этот раз он расположился настолько близко, что своим бедром крепко прижался к бедру Джаз, а губы его практически касались ее лица, так что поверни она к нему резко голову, наверняка в какой-нибудь стране мира это сочли бы достаточным основанием, чтобы сочетать их законным браком. Джасмин решила, что лучше всего ей сейчас застыть и опустить глаза долу.

— А вот теперь начинается самая интересная часть нашей истории, — зашептал он вдруг, дыша ей прямо в шею. — Этого кроме меня не знает никто. Александра уже двадцать лет не общается с семейством Ноублов. И у нее имеется пятьдесят альбомов, в которых собрано все, что связано с ее родственничками, начиная с гнусного послания двенадцатилетнего Гарри. Она не позволяет даже имени их упоминать в своем присутствии, а двух своих персидских котов назвала Месть и Удовольствие.

К облегчению Джаз, Гилберт слегка отклонился от нее, чтобы насладиться зрелищем потрясенной и ошеломленной его рассказом слушательницы.

— Двадцать лет, — повторил он. — Пятьдесят альбомов. Пятьдесят!

Да уж, подумала Джаз. Выходит, не зря она терпела все эти муки. Коты, альбомы — кошмар! Однако если она сейчас не встанет, то нога ее, на которую Гилберт теперь практически уселся, совсем онемеет.

— Ладно. Кажется, настал мой черед идти туда, — сказала она, освобождаясь от груза его чресел. — Похожу немного и успокоюсь. Ну, пока.

Однако номер не прошел. Гилберт тут же вскочил и полез к ней целоваться: поцелуй был долгим, и слюнявым, он все норовил поймать ее губы.

— Чао, дорогая. Ни пуха!

Она проводила Валентайна взглядом, и не успел он скрыться из виду, как тут же снова села: надо наконец внимательно прочитать текст. И вот уже никого больше не осталось — только они с Джорджией, да еще мисс Фиолетовые Очки, которая собирала листки с текстами.

Джорджия тоже собралась уходить.

— Ну, мне пора. У меня сегодня встреча с Симоном, — сказала она с деланной улыбкой.

Джаз подняла на сестру глаза.

— С мистером Мускулом? С тем, у кого крутые бедра, бегающие глаза и нет гениталий?

— Джаз, прошу тебя не говорить о нем так.

— Извини. А дебил тебе больше нравится?

— Не смешно.

— Знаю, — Джаз тяжело вздохнула. — Извини. Просто я нервничаю, — солгала девушка. Да она скорее вырвет собственное сердце, чем намеренно обидит Джорджию.

Джорджия промолчала. Джаз внимательно посмотрела на сестру. «Просто трагедия, — невесело думала она. — Сестра совершенно не может наслаждаться жизнью без мужика».

Они встали и грустно улыбнулись друг другу — так всегда бывало, когда между ними случались разногласия. Джорджия ушла, и Джаз медленно направилась к залу для прослушивания. Дверь была приоткрыта. Только она собралась постучать и напомнить, что ее еще не прослушивали, как что-то словно удержало ее от этого.

Из комнаты до нее долетел приглушенный разговор.

Кроме Гарри там находились продюсер Мэт Дженкинз — он был маленького роста, в мешковатой куртке и кроссовках, и подключился к прослушиванию, когда оно уже вовсю шло — и Сара Хейз, которая после своего прослушивания оттуда уже больше не вышла. Ее низкий смех раздавался всякий раз, когда из комнаты выходила очередная жертва.

— Бездарности как на подбор, — гремел голос Гарри. — Этому сброду лишь гипсовых истуканов играть.

— Неужели все так плохи? — раздался голос Сары, в котором чувствовалась явная обида.

— Успокойся, Гарри. Не так уж все и ужасно, — послышался голос Мэта.

— Хуже некуда. Да актеры мыльных опер и то играют гораздо лучше. Единственный, кто хоть как-то тянет на роль Дарси — так это тот агент страховой компании, но в нем росту всего полтора метра. Разве что, от полного отчаяния, отдать эту роль тому злобному писаке, которого называют театральным критиком? А на роль Лиззи и близко никого нет. — Он в сердцах бросил карандаш на стол. — Да моей репутации — конец, даже если меня просто увидят в том же ночном клубе, куда шляется весь этот сброд, не говоря уже о том, чтобы ставить с ними пьесу.