Ночь проносится сквозь темноту, превращаясь в утренние сумерки, строгая очередь в святилище туалета, умывание посреди вони, мочи, мокроты, стыдливых взглядов, неловких движений, в окнах тени от пышущих паром чайных стаканов, большие кубики сахара, легкие, как бумага, алюминиевые чайные ложечки, черный хлеб, сыр «Виола», нарезанные ломтиками помидоры и лук, жареная цыплячья грудка, баночка хрена, сваренные вкрутую яйца, соленые огурцы, банка майонеза, рыбные консервы и молдавский зеленый горошек.

Сумерки уступают место новому дню, снег поднимается над землей и вьется по стволам деревьев, в кронах тлеет тишина, ястреб сидит на коленях у бирюзового облака и смотрит на извивающийся червем поезд.

Тишина рыжим цветом разлилась над снежной тайгой. Мужчина присел на край полки, поставил на стол стаканы с чаем и терпеливо ждал, пока девушка обратит на него внимание.

— Жили-были в Москве отец, мать и сын. На Кропоткинской улице в доме номер шестьдесят пять, в комнатушке за коммунальной кухней, там, где не спасали никакие замки. Семья была самая обычная, мать работала продавщицей в булочной, отец выпивал на стройке. Но стахановец, ничего не скажешь. Однажды поздно вечером, когда сын должен был уже спать, муж сказал жене: «Либо я, либо пацан». Жена прошептала ему нежным голосом: «Подожди, через месяц его не будет».

Мужчина вытер ладонью нос и сглотнул.

— Утром пацан попрощался со своей одноглазой собакой и навсегда закрыл за собой дверь. Вскоре он нашел таких же товарищей по несчастью и стал жить на улицах Москвы. Они спали, где придется, в грязи, словно сукины дети, вместе с убогими, инвалидами, ворами, проститутками, придурками и горбатыми уродцами. Никому они не были нужны, но отчаянно хотели жить. Чем меньше было хлеба и больше лишений, тем сильнее была их воля к жизни. Они не чувствовали страха, но в силу молодости не понимали и ценности жизни. Они не знали себя, но мира они тоже не знали. Улица стала для пацана матерью и отцом. Из него вышел настоящий стальной несгибаемый мужик, гражданин Советского Союза, который ссыт чистой водкой.

Мужчина налил заварку в оба стакана и добавил кипятка из самовара, чтобы сделать чай нужной крепости.

— Вот скажи мне, почему радуга никогда не растет за спиной у смотрящего?

Послышался глухой удар, толчок, и поезд яростно затормозил. Рельсы задрожали, вагоны закачались, снег на обочине поднялся клубами. Поезд дергался и скрежетал. С верхних полок падали тюки, стаканы врезались в стены. Запричитала женщина, заплакал ребенок, кто-то тяжело пробежал по коридору.

— Без паники, граждане. Все под контролем. Оставайтесь в своих купе. Смотреть нечего, — послышался успокаивающий голос Раисы.

Мужчина приоткрыл дверь, в коридоре было полно любопытствующих. Девушка смотрела в окно, за которым был виден лишь задохнувшийся от снега лес. Мужчина вышел в коридор, девушка поспешила следом. Дверь в тамбуре была открыта, люди выпрыгивали из поезда, кто в одних подштанниках, кто в мягких тапочках. Мужчина протиснулся сквозь людской затор и спрыгнул в сугроб, присоединившись к стоявшей около поезда гудящей толпе. Девушка оказалась зажатой в тамбуре, на последней ступеньке. Ей было хорошо видно, как немного вдалеке на белый снег падали крупные капли крови. Девушка перевела взгляд вверх по дереву, к самому небу. На ветвях сосны висела окровавленная нога лося.

— Животное страдает. Надо его прикончить, — закричала Раиса. — Принесите топор, живо!

Размахивая топором, Раиса направилась в сторону тепловоза. На путях лежал истекающий кровью лось. Он часто дышал, и в его глазах мерцал ужас. Раиса занесла топор над головой и всадила блестящее лезвие прямо в центр лосиной морды. Топор погрузился в череп, но лось не умер.

Мужчина, раскачивая головой из стороны в сторону, широкими шагами направился в сторону хрипящего животного, на ходу вытаскивая из голенища складной нож, открыл лезвие и взрезал им артерию на шее лося. Кровь струей хлынула на снег, и через мгновение стало тихо.

— Отправляемся! — закричала Раиса, загоняя людей обратно в вагон.

В вагоне мужчина вытер лезвие о голенище сапога и сложил нож. Его руки привычно скользнули по бокам брюк в поисках кармана. Спокойно и хитро улыбаясь, он убрал нож в карман. Девушка ждала, когда поезд снова тронется.

— Однажды ехали мы в Псков реставрировать один монастырь. Ехали в общем вагоне, выпивали, как водится. Поезд тихо бежал по снежной равнине, вот как сейчас. Вдруг я почувствовал, как вагон вздрогнул, потом резко накренился, бабы закричали, а я посмотрел в окно и увидел, как летят во все стороны шпалы и приближается заснеженная земля. Крутой поворот, откос в окне, и вагон уже лежит в сугробе на боку. Я подумал, что умер и что все остальные тоже. Но ничего, все в крови мы выползали кто откуда. Какому-то умнику понадобился металл, и он оторвал кусок рельса. Мы три дня шли вдоль железнодорожного полотна, пока не увидели башни Псковского кремля. Приладили там, на месте, пару новых крыш, и весной, как дорогу отремонтировали, а виновного нашли и расстреляли, мы тем же поездом вернулись в Москву.

Девушка достала из чемодана плеер с наушниками, легла на кровать, закрыла глаза и стала слушать музыку. В какой-то момент она задремала, потом проснулась, сменила Луи Армстронга на Дасти Спрингфилд и опять погрузилась в сон.

Поезд пронесся через Удмуртию, и теперь, устало постукивая колесами, подъезжал к станции Балезино. Мужчина чесал подбородок. Девушка слушала свист ветра в небольшом предназначенном для проветривания, но забитом грязью отверстии и рисовала. Утро сурово светило им в лица. Мужчина достал шахматную доску и расставил шашки, девушка выбрала черные.

Они сыграли три раза, дважды выиграла девушка. Мужчина поздравил ее, крепко пожав руку.

Белое солнце медленно и торжественно поднималось над заснеженным лесом. Дымчатые облака метались в небесном пурпуре в поисках покоя. Мужчина и девушка сидели молча. В собственных мыслях они провели сутки или двое.

Стоял бирюзово-солнечный летний день. Юлия, подруга Ирины, ушла. Девушка зашла в Иринину спальню и стала смотреть из окна вниз на улицу Бакунина. Люди шли в легких пальто, и ей удалось заметить даже парочку стильных цветастых летних платьев. Она собиралась было вернуться в свою комнату, как под старыми кленами появились трое мужчин. Между ними происходило что-то странное — резкие движения, взмахи, толчки, удары. Вскоре она увидела красное пятно на белой рубашке одного из них. Тот, кто нанес удар, бросился бежать, откинув нож на проезжую часть. Раненый упал на землю, еще один корчился на тротуаре, держась руками за живот.

Тут же, недалеко от булочной, стоял грузовик, в кузове которого работало пятеро парней. Они бросились вслед за убегавшим, догнали, повалили на землю и стали бить и пинать ногами. Вскоре на него набросились уже десятки прохожих, в основном женщины, они хлестали лежавшего сумками и авоськами с овощами. Девушка перевела взгляд на раненых. Оба лежали без движения, никто не подошел к ним. На место прибыла милицейская машина. Толпа неохотно оставила преступника. Из его рта и ушей текла кровь, голова распухла, как арбуз, нога была неестественно вывернута. Милиционеров было двое. Они оттащили этот невнятный кусок мяса к своей «ладе» и выпрямили спины, словно раздумывая, как же упаковать еле живого убийцу в маленькую машину. Один из милиционеров уже схватил было преступника, чтобы затолкать его в багажник, но тот вырвался и, скача на одной ноге и харкая кровью, залез на заднее сиденье.