них стали выпадать клочьями волосы. Было решено обрить им головы. Новые волосы должны были вырасти пышными и здоровыми. Теперь, выходя на прогулку в парк, они обматывали головы лёгкими шарфиками. И только как-то раз…

— Два-три! — скомандовала Ольга Николаевна своим сёстрам перед фотоаппаратом.

И все вдруг сняли свои головные уборы.

— Но что скажут родители? — запротестовал фотограф.

— Пусть, пусть будет так! — улыбались сёстры. — Сюрприз, мама и папа!

И громко засмеялись, хлопая в ладоши.

В путь!

Долгожданное и одновременно пугающее известие всколыхнуло жизнь Александровского дворца. Они поедут далеко-далеко, на поезде. Такой вышел приказ. Куда? Пока не известно. Княжны мечтали, что в Крым… Куда-нибудь на природу, к солнцу и морю. С собой, однако, сказали взять как можно больше тёплой одежды. Нарядные шляпы с перьями, придворные платья — всё это оставили. Сложили самую простую одежду, личные предметы, столовое серебро и бельё. Отдельный сундук занимали фотоальбомы и дневники… Ехать предстояло не только далеко, но и надолго. Собачки княжон бежали рядом. А вот кошек пришлось оставить. Их не разрешили везти с собой.

— Но… но будут ли о них заботиться? Никто ли не обидит? — переживал Алексей, вновь и вновь наклонялся, гладил пушистую спинку.

В поезде наконец узнали, что направляются на юго-восток Российской империи. На Урал. В Тобольск. Сквозь плотные шторы девочки пытались рассмотреть станции… Прочитать название. Недалеко от реки Сылвы им разрешили выйти из поезда и прогуляться. Кругом — россыпи мелких душистых цветов… Княжны собирали цветы, негромко напевали и любовались видами окрестностей Кунгура.

Когда поезд пересёк Урал, в воздухе повеяло холодом… Ещё холоднее стало на пристани в Тюмени. Зябкий ветер теребил, взметая, подолы платьев. В Тобольск можно было добраться только по воде, поэтому всех пересадили на пароход под названием «Русь». Тихо, как во сне, заскользили однообразные коричневые берега. Тёмные поля и невысокие хилые берёзы. Вокруг — только серое небо, бесконечное, печальное и свободное. И такие же серые, пасмурные, словно наполненные тучами, воды. Наконец пароход вошёл в Иртыш и, спустя время, прибыл в Тобольск.

В тот день праздновалось Преображение Господне. Переливчато и радостно звонили колокола. Весть о прибывшей царской семье разлетелась мгновенно. Местные жители высыпали на берег. Кто-то смотрел на пленников с весёлым любопытством, кто-то с сочувствием…

«Нас не так-то просто расстроить»

Княжон поселили на втором этаже двухэтажного дома, в одной большой угловой комнате. Взбежав по лестнице, они тут же стали обустраивать своё новое жильё.

Четыре кровати. Четыре крохотные тумбочки, на которых разложили любимые иконы и фотографии. Стол, быстро заполнившийся бумагами, книгами и безделушками. Ширмы между кроватями. На них девочки набросили яркие цветные платки. Задрапировали голые, продуваемые насквозь стены. Так пространство становилось более живым, уютным и весёлым. Жить можно. И это главное!

Наступило невероятно жаркое лето. Душно и безветренно, даже мухи казались сонными, скованными немощью. На крыше теплицы Николай Александрович построил деревянный настил. Вечерами сёстры выходили на этот настил, сидели, негромко переговариваясь, и смотрели на недоступный мир внизу. Торопливо проходили местные жители, громыхала телега, встряхивая гривой, ржала лошадь.

До чего же тоскливо… Только представьте: в жаркое лето не иметь возможности прогуляться по улице, не говоря уже о том, чтобы искупаться в реке или пробежаться босиком по росистому лугу. Можно только бродить перед домом, по скучному пыльному дворику, взад и вперёд.

«Ага, чтобы не забыть, как ходить…» — с горечью думает Настя. Она уже давно сосчитала и знает: в одну сторону можно сделать 120 шагов. И столько же обратно.

— Эй, — толкает её в бок Татьяна, — ты чего, Швыбзик? Нос повесила? Давайте споём про долину ровную. А? Все вместе, хором.

— Таня… — Настя кладёт голову на её плечо. — Как же… — тут она закрывает глаза, — я всех люблю… и тебя, и маму с папой, и Машу с Олей, и Алёшеньку…

— Главное, что мы вместе, — подмигивает Оля. — Остальное… переживём!

— И булочки сегодня были вкусные! — дополняет Маша.

Все тут же смеются. Прозрачный тёплый свет заливает балкон и, если зажмуриться, по стене рассыпаются золотистые искры, неуловимые воздушные зайчики.

«Когда солнечно, то становится веселее… — писала Ольга учителю Петру Васильевичу Петрову. — Не подумайте, что всё всегда плохо. Вовсе нет. Как вы знаете, нас не так-то просто расстроить». Татьяна продолжала играть на пианино, мелодия захватывала её, окутывала своим лёгким течением, пробуждала надежду на добрые перемены. Иногда всем казалось, что они живут на каком-то далёком острове. Вести из другого мира приходили редко, а дни таяли. Один за другим… Скучно и незаметно.

Думы комиссара

Вечерний ветерок подхватил звуки народной песни, которую хором исполняли сёстры, или (тсс, для посвящённых!) коллектив ОТМА, и разнёс по двору дома. Услышала её и охрана. Солдаты с удивлением замолчали. Тут же позабыли, о чём только что спорили. Песня была лёгкой и простой, свободной птицей парила среди облаков. Сразу становилось на сердце как-то теплей и радостней. Так, словно кого-то из близких повидали.

Услышал песню и комиссар Василий Панкратов. Призадумался. «Эх… — осенила его мысль, — живи они в другой обстановке, а не в дворцовой с её бесконечными церемониями, из них могли бы выйти совсем другие люди. Сейчас поют. Помогают отцу пилить дрова. А чем были заняты раньше? Ничем серьёзным! Одни реверансы да этикетная муть, притупляющая разум».

Панкратов был уверен, что знает, как и чем раньше жила царская семья. Теперь его удивляло, что, несмотря на все «издержки воспитания» (он называл это так), девушки оказались такими дружными и приветливыми, всегда улыбаются, ни на что не жалуются… А как любят друг друга и родителей! Если видят, что их отец чем-то расстроен — тут же, переглянувшись, начинают его веселить разговорами и шутками.

«Мне бы таких дочек…» — сверкнула крамольная мысль в голове комиссара. Он даже сам испугался. Как это — он, человек революционный, просвещённый, такое мог вообразить. Где он — и где они, бывшие властители. Своей биографией Панкратов гордился. Больше десяти лет он провёл в страшной Шлиссельбургской крепости — его судили за убийство жандарма. Как недавно спросила одна из княжон:

— Скажите, Василий Семёнович, а правда, что вы человека убили?

— Нет, не правда. Я жандарма убил, — честно ответил комиссар и подивился — до чего же наивные дети.

И наивные, и бывшие властелины, но… вопреки всему с каждым днём он смотрел на них всё с бо́льшим и бо́льшим интересом. То же самое могли сказать про себя и солдаты.