колонку пятизначных цифр и тут же сотрет их, а артист называет их одну за другой по памяти.

— Старший лейтенант Мазаев три очка вперед даст этому артисту, — выкрикнул кто-то из-зала. Зрители, хорошо знавшие командира второй разведроты, стали требовать, чтобы Мазаев тоже вышел на сцену и показал, на что способен. Но Мазаев отказался, заявив при этом: «Память тренирую не для забавы, а для дела».

Я дописывал последние слова, когда в расположении роты увидел пограничника в зеленой фуражке, так выделявшегося среди разведчиков в черных танкошлемах, и тотчас же услышал голос Мазаева, вызывавшего меня к себе.

Командир роты стоял рядом с молоденьким лейтенантом-пограничником, о чем-то договаривался с ним. Когда я вплотную подошел, Мазаев познакомил меня с гостем, а затем сказал:

— Ну что ж, кажется, пора. Пойдем искать переправу через Збруч.

Мы, один за другим, пошли по еле приметной узкой тропке, вилявшей среди кустарников: лейтенант-пограничник впереди, за ним Мазаев, а я замыкал шествие. Тропинка привела нас к спуску к реке, плескавшейся в густых ивовых зарослях. По знаку лейтенанта мы остановились и начали наблюдать за противоположным берегом.

Так вот, оказывается, какая она, граница!.. С виду все обычно: и трава, и кустарники, и вода в реке… В то же время это — черта, разделяющая два мира, не заживающий шрам на теле братского украинского народа…

Спуск к противоположному берегу был пологим, по взгорью тянулись вниз, к реке, узкие лесополоски, разделенные высокими межами, поросшими густым серым бурьяном. Показывая на единственное в поле видимости строение, маячившее справа на пригорке, пограничник сказал, что в нем размещается польская погранзастава. Там мы не заметили никакого движения.

Было то время суток, когда наплывающие вечерние сумерки начинают сперва размывать очертания дальних предметов, а затем и совсем стирать их с горизонта. Вскоре нельзя уже было различить ни полосок, ни высоких меж, а вслед за ними растаяла в темноте и погранзастава. Весь противоположный берег будто кто-то накрыл темной непроницаемой ватой. Нигде ни огонька, ни светлого пятнышка. Ни единого звука не доносилось оттуда, с того берега.

Мы спустились к реке. Пограничник, видимо, хорошо знал место. Здесь был перекат, дно крепкое, каменистое. Несколько раз мы с Мазаевым все обследовали, проверяли. Танки здесь пройдут без осложнений, а вот бронемашины… Нас тревожил выход из реки. Берег не особенно крутой, но трудно преодолим для бронемашин, тем более, что колеса будут выплескивать воду и подъем сразу станет скользким.

— Такой водитель, как Довгополов, наверняка преодолеет подъем, а вот остальные могут застрять, — сказал Мазаев. — Придется из каждого экипажа выделить по одному человеку, вооружить лопатами, подбросить их сюда на машине минут на десять раньше нашего подхода. Они быстро сроют берег, а затем сразу же займут свои боевые места.

Так и порешили. Брод был найден, обследован, и мы потихоньку начали подниматься по заросшему склону. За Збручем по-прежнему было тихо, будто все там вымерло. А навстречу нам, от села, близ которого расположилась наша бригада, неслась девичья песня. Пели про Катюшу, про ее любовь к пограничнику. А затем про трех танкистов.

— Эх, здорово выводят! — проговорил Мазаев, прислушиваясь к песне. — За душу берет.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Когда наши бронеавтомобили, преодолев русло реки, поднялись на взгорок, за нами, где-то далеко-далеко, показалось солнце — огромное, оранжево-сияющее. Оно давно уже шествует над нашей страной: согрело и обласкало дальневосточные порты, сибирские таежные леса, заводские поселки Урала, города и степи Приволжья, поиграло рубиновыми звездами Кремля, растворило туманную дымку над Днепровскими лиманами и вот, наконец, добралось сюда, брызнуло своими лучами на узкие и тощие нивки за Збручем.

Небо полностью очистилось над нами, стало глубоким, бледно-голубым, без единого пятнышка. Только на дальнем западном небосклоне — то ли над Карпатами, то ли за ними — сбились лохматые, седые, будто вылинявшие за лето, облака.

Со взгорка перед нами открывались просторные дали, до наготы высвеченные поднимавшимся солнцем. Слева от дороги, на пологой возвышенности, за рано пожелтевшей березовой аллеей, зеленела крыша высокого строения, по-видимому, помещичьего дома. За ним торчали еще какие-то постройки, не то амбары, не то скотные дворы. А дальше, по склону, обширного косогора, раскинулся сад, еще буро-зеленый, не тронутый пестрыми осенними красками. Против сада, поближе к дороге, под редкими ветлами вытянулся длинный ряд низких глинобитных хат, давно не беленных, сильно потемневших от дождей и дорожной пыли.

Наши бронемашины идут ходко. На передней из приоткрытого башенного люка выглянул танкошлем Мазаева, затем показались крепкие плечи, обтянутые мягкой кожей форменной куртки, перехлестнутые походными ремнями. Одной рукой он держится за крышку люка, а другой приподнял сигнальные флажки. Изредка ротный ныряет в башню, как видно, связывается по радио с разведдозорами, что идут параллельными дорогами, а затем докладывает обо всем командиру бригады. Наша машина будто привязана к мазаевской, идет за ней на одинаковом расстоянии, точно повторяет все ее движения. Я не перестаю восхищаться мастерством своего водителя Довгополова. Как чертовски ловко преодолел он подъем за рекой! Другие машины застряли, их вытаскивали буксирами, а Довгополов перемахнул и реку, и взгорок с ходу. Знал Мазаев, кого брать в свой экипаж! И вот отдал, не пожалел…

Наша рота все дальше и дальше уходит от танковых батальонов, которые гремят гусеницами и поднимают пыль где-то позади. Впереди же, прямо над дорогой, показался крест, затем выглянул круглый, как зонд, купол церкви. Через две-три минуты, поднявшись на увал, мы увидели небольшой городок, тесно и беспорядочно скученный в ложбине — первый крупный населенный пункт на нашем пути. Приблизившись к нему, мы увидели огромный конный обоз, запрудивший всю улицу.

Мазаев, не останавливая машины, смотрел в бинокль. Я сделал то же самое и увидел: на повозках кучно сидят военные люди с оружием. Они еще не замечают нас, едут спокойно.

Командир роты на ходу дает указание второму взводу обойти обоз слева, а третьему — справа. Сам же Мазаев повел первый взвод по дороге, которая пересекала обоз как раз пополам.

Теперь поляки заметили нас, начали стегать лошадей, о чем-то кричать. Подкатив вплотную к обозу, Мазаев легко, прямо-таки по-молодецки выпрыгнул из броневика, поправил на себе куртку и ремни. Взбежав на бугорок, что возвышался над дорогой, он громко выкрикнул:

— Всем сложить оружие!

Поляки, ехавшие на подводах, начали переглядываться между собой, о чем-то переговариваться.

— Прекратить шум! Делать, что приказано! — вновь прозвучал твердый голос Мазаева.

Я стал рядом с ним, зорко следя за тем, что происходит на повозках. На них восседали в основном офицеры,