руками Оксана, — вже у бога просыла, щоб вин крыла дав. Я б до сестрыночкы своей Наталки кожен день литала б…

— Нам же, Грицко, не тильки в гости до вас йихать, подывытысь в вашу сторону не дозволяли, — по-своему прокомментировал слова Оксаны дядя Гнат.

— Вот и приехали до вас, щоб вызволить из неволи, от фашизма спасти, — пояснил Грицко, показывая на разведчиков.

Полещук еще не закончил разговор с теткой Оксаной, дядей Гнатом и другими родственниками, которых в этом селе у него на удивление было много, а толпа, стоявшая поодаль, хлынула к нам, плотно окружила со всех сторон. Перемешались черные танкошлемы и зеленые пилотки с цветастыми платками, бараньими шапками и мятыми-перемятыми шляпами; селяне рассматривали машины, примеряли наши танковые шлемы и пилотки и без конца расспрашивали, как мы живем при Советах…

Наиболее плотно толпились люди вокруг Мазаева, то ли потому, что он среди нас был единственный в кожаной куртке, — а старшие мужики и женщины, видимо, помнили еще комиссаров гражданской войны, ходивших в таких же куртках, — то ли потому, что они сразу же и безошибочно признали в Мазаеве старшего начальника среди нас. К нему больше, чем к другим, сыпались вопросы. Командир роты, как и всегда, будто обогревая дыханием своим каждое слово, объяснял людям, что Красная Армия идет в Западную Украину и в Западную Белоруссию с тем, чтобы спасти своих братьев — украинцев и белорусов — от фашистского рабства.

— А какая у вас будет власть, какие порядки у себя установите — вам решать самим, — говорил Мазаев. И, к моему удивлению, его, кавказца, люди хорошо понимали, во всяком случае, не хуже тех, кто «балакал» по-украински.

Только теперь я догадался, что остановка в этом селе была вовсе не случайной. Мазаев заранее знал, что у Полещука здесь много родственников, и встречу с ними командир предвидел.

Разговаривая с нами, селяне то и дело оглядывались на большой дом, что стоял на отшибе от деревни.

— Кто там живет? — спросил Мазаев, указывая на этот дом.

— Известное дело, осадник, — ответил крестьянин.

— Не человек, а пес цепной, — добавил другой.

— Все село в страхе держит, — пояснил третий.

— Подъедем, посмотрим, — сказал мне Мазаев.

Мы поднялись на башню его бронемашины и подъехали к дому. Во дворе неистовствовала огромная собака. Хозяин вышел из дома, утихомирил ее. Мазаев заговорил с ним.

— Давно здесь живете? — спросил Маташ.

— Нет, всего девятнадцать лет, — ответил тот. — До этого жил под Варшавой.

Из короткого разговора с ним мы узнали, что он был приказчиком у купца. Потом воевал. Дошел почти до Киева. Выслужился до унтер-офицера. А после ему отвели здесь усадьбу…

Теперь для нас было ясно, что это за тип. Один из столпов колониальной политики Пилсудского в Западной Украине и в Западной Белоруссии. Такие, в самом деле, держали в страхе всех окрестных крестьян. На их стороне были власть и закон.

— Оружие есть? — Мазаев строго посмотрел на осадника. Тот помялся некоторое время, хотел, видимо, скрыть, но под строгим взглядом Мазаева струхнул, пошел в дом и вскоре вынес винтовку и охотничье ружье.

— Был же приказ польских властей сдать все огнестрельное оружие, — напомнил старший лейтенант.

— Нам, осадникам, без оружия никак нельзя, — заявил хозяин.

— Это почему же?

— Люди больно непокорными стали. Обозлены до крайности.

— Видно, есть причины, пан осадник, — Мазаев опалил его взглядом разгневанных глаз. Все кипело в нем, но он сдерживал свое негодование.

…Бронемашины одна за другой вновь мчатся по полям, мимо небольших рощ и ветряных мельниц. Настроение у всех приподнятое. Впереди, как и прежде, бежит броневик Мазаева. Командир, возвышаясь над башней, всматривается вперед, а мы, тоже высунувшись из люков, следим за ним, за его флажками.

Перевалив через бугор, дорога стала спускаться в теснину: справа вплотную к ней подступал косогор, слева примыкал высокий кустарник, а за ним, на противоположном косогоре, начиналось картофельное поле, местами уже тронутое первыми заморозками. Горизонт перед нами сразу сузился.

Как только наша колонна втянулась в эту теснину, слева, из-за кустарника, грянул залп. Пули зацокали по броне, засвистели над головой. Мазаев просигналил флажками: «Делай, как я!», — и юркнул в люк. Вижу, как он разворачивает башню в сторону кустарника, слышу длинную пулеметную очередь. Как эхо, повторяю ее и я, а следом открыли огонь из других бронемашин. Над кустарником, срезая верхние ветки, зароились светлячки трассирующих пуль.

Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Ни с той стороны, ни с нашей больше не слышно ни одного выстрела. Приоткрываю люк башни и вижу: командир роты уже вышел из машины, перепрыгивает через кювет. Я спешу вслед за ним. Вместе пересекаем кустарник, выходим к картофельному полю. Взглянул вдоль борозды, и сразу оторопь взяла: один за другим в ней лежат солдаты, уткнувшись лицами в комковатую землю. На соседних бороздах — то же самое. Неужели сразу столько набили? Стреляли же все — я это видел — поверх кустарника…

Мазаев подходит к крайнему, слегка толкает носком своего сапога в стертый солдатский каблук. Солдат еще сильнее вжимается в землю.

— Вставай, вставай, вояка!.. Зачем землю носом пахать? — произносит Мазаев, помогая солдату, подняться. За первым встает другой, третий, и вот уже по всему полю понуро стоят польские солдаты в табачно-зеленых английских шинелях. Винтовки валяются на земле. Стоят солдаты молча, потупя взоры. О чем они думают? А может, страх сковал и парализовал их так, что в эти минуты они ничего не соображают? Вон как дрожит крайний, да и его сосед не меньше… Сколько лет здесь запугивали Советами, Чека, Красной Армией!..

— Почему стреляли? — строго спрашивает Мазаев, обращаясь к польским солдатам. И те сразу же заговорили, заговорили, перебивая друг друга, и трудно было понять их. Одно оставалось несомненным: их заставил стрелять офицер. Он, увидев наши бронеавтомобили, сказал, что они, советские бронеавто, не настоящие, а фанерные. Бегал тот офицер от одного солдата к другому, кричал, требовал, чтобы точнее целились.

Солдаты, приходя в себя, все ближе и ближе подступали к нам, толпились теперь вокруг, напирали со всех сторон. Как раз в это время случилось непредвиденное: конники, продвигавшиеся параллельно с нами, услышав перестрелку, повернули сюда. Весь полк, развернув эскадроны в линию, мчался теперь к нам, сверкая на солнце сотнями обнаженных клинков. Я был настолько зачарован этим зрелищем, что начисто забыл об опасности, которая могла последовать вслед за этим. Мазаев же с его мгновенной реакцией понял все. Он быстро выбрался из окружившей нас толпы польских солдат и выбежал навстречу нашим конникам, махая сорванным с головы танкошлемом. В нескольких метрах от него