— Только слухи из приемного отделения, где бойца из брони выколупывали, — поведал тот. — Для понимания масштабов бедствия, обозначу, что Евгеньич матерился на бегу как сапожник.

— Ох, и впрямь, не к добру…

Эдуард Доржиевич покачал головой, и принялся на пару со своей ассистенткой проверять оборудование. Если уж их всегда спокойный и интеллигентный хирург столь неординарно себя повел, то ситуация в самом деле дрянь. Может потребоваться компенсация любых нарушенных функций и систем организма. И тут действительно есть риск проторчать над пациентом до самой ночи, а то и вовсе до утра…

— Господа, все очень плохо! — вот с такими словами появился Илья Евгеньевич, врач, который осматривал раненного инквизитора и принимал решение об экстренном проведении операции. — Мужчина, двадцать восемь полных лет, множественные сквозные огнестрельные ранения верхней трети грудной клетки. Кровопотеря огромная, дырищи вот такие!

Медик соединил указательный и большой пальцы, демонстрируя размер отверстий.

Реаниматолог мысленно присвистнул, внутренне надеясь, что коллега решил немного преувеличить. Однако особо на это не рассчитывал.

— Времени на полноценную подготовку и обследование попросту нет! — продолжал хирург. — Диагностировать и оценивать состояние будем по ходу пьесы. Признаюсь, меня удивляет, почему данный гражданин к нам вообще живым доехал, и боюсь, что мы его долго не удержим. Предварительно еще могу сказать, что половина грудины у пациента превратилась в сгусток из фарша и осколков. И это вовсе не фигура речи. Лично видел, как его правую лопатку соскребали с внутренней стороны ИК-Б. Шансов на благополучный исход практически нет, но нам все равно нужно выложиться на сто процентов! Спрос за сотрудника ГУБИ с нас будет тройной…

Эдуард Доржиевич тяжко вздохнул, уже представляя, сколь огромный ворох проблем и проверок обрушится на их головы. Словам опытного хирурга он поверил безоговорочно и сомнению их не подвергал. Эх, будь проклято это чертово соглашение с ФСБН, которое заключила их больница…

Почти сразу после того, как Илья Евгеньевич обрисовал диспозицию, санитары вкатили в операционную поступившего инквизитора. Все присутствующие невольно обратили на него взоры и отметили его выдающееся атлетическое телосложение. Да уж, в такого здоровенного бугая сложно было промахнуться.

«Боже, совсем молодой…» — подумалось реаниматологу, пока он наблюдал, как анестезиолог с медсестрой подключают пострадавшего к аппаратуре, проводят интубацию и вводят наркоз. Удивительно, но поступивший парень не выказывал никаких признаков беспокойства или туманности сознания. Он расслабленно лежал на каталке, будто думал, что ему предстоит простейшая операция по удалению аппендикса. Боец, похоже, не понимал, что его шансы открыть глаза уже в загробном мире, ежели такой существует, далеко перевалили за сотню процентов.

То, что с подобными повреждениями выжить просто невозможно, Эдуард Доржиевич прекрасно осознавал и сам. Вся правая часть груди инквизитора представляла собой одну сплошную рану. Даже при поверхностном осмотре становилось понятно, насколько пациент безнадежен. А что там творилось внутри, и думать страшно… Но молодой человек спокойно глядел в потолок, стоически вытерпливая все манипуляции, которые с ним совершали медики. И, кажется, покидать бренную землю вовсе не собирался. Видимо, его организм выбросил слишком много адреналина в кровь, и раненный служащий не ощущал свое тело в полной мере.

Преисполненные мудрой сдержанностью и равнодушным холодом глаза пациента невольно приковали к себе внимание реаниматолога. Они выглядели столь чужеродно на лице парня, словно изначально принадлежали другому человеку. Будто неведомый создатель по своей непостижимой прихоти взял и наградил цветущего и сильного мужчину взглядом столетнего старика. Это было так необычно и странно, что врач на короткий миг даже позабыл, где он находится и чем ему предстоит заниматься. Все его мысли свернули в какую-то иную сторону, стремясь найти ответ на сложный вопрос: «Что должен пережить человек, чтобы его глаза стали такими?»

За двадцать с лишком лет своей практики медик и сам нередко становился свидетелем столь отвратительных явлений, что от воспоминаний иной раз хотелось одновременно и напиться, и вздернуться. Но Эдуард Доржиевич крепко держал свой разум в тонусе, не позволяя себе раскисать. А вот этот молодой человек, кажется, тянул свою нелегкую службу на одних аварийных резервах. Видимо, это обстоятельство и довело инквизитора до операционного стола, откуда для него найдется лишь один единственный выход…

Зрачки оперируемого закатились под веки, когда подействовал наркоз, а потому за инструменты взялся хирург. Он работал молча, не отдавая никаких команд ассистентке, поскольку она понимала его без лишних слов. Врач только протягивал окровавленные ладони, затянутые в резиновые перчатки, а она сама вкладывала в них нужные инструменты.

Изогнутый корнцанг, остроконечный скальпель, зажимы полудюжины видов, расширители ран, малый пинцет, дренажные трубки, зонды. Проще было назвать те хирургические приспособления, которые Илья Евгеньевич не использовал. Он виртуозно переключался с одной задачи на другую, уверенной рукой рассекая ткани и извлекая фрагменты пуль и боевого костюма, которые в великом множестве позастревали в грудной клетке и органах инквизитора. Не прошло и десятка минут, как дно почковидного тазика, куда хирург скидывал инородные тела, оказалось скрыто под целой россыпью всякого сора.

При этом доктор непрестанно мониторил состояние пациента, который, кстати говоря, до сих пор оставался поразительно стабилен. Реаниматолог и сам неотрывно следил за показателями аппаратуры, каждую новую секунду боясь, что сердце парня не выдержит и остановится. Но вопреки всем опасениям, организм бойца продолжал исправно функционировать. Пульс лишь изредка заходил за отметку в сто пятьдесят ударов. Практически идеально для такого состояния. Сердечный выброс достаточный, давление поразительно высокое для такой сильной кровопотери. Да что там! Даже невзирая на разорванное в клочья правое легкое уровень сатурации у пострадавшего держался на отметке в девяносто шесть процентов!

Эдуард Доржиевич не верил тому, что видел, и мог бы даже усомниться в трезвости своего рассудка или заподозрить аппаратуру в неисправности. Однако редкие реплики всегда молчаливого и сосредоточенного Ильи Евгеньевича, которые выдавали его небывалое изумление и даже ошеломление, подтверждали реальность происходящего.

— Кхм… Эдик, можно тебя? — неожиданно позвал хирург.

— Д-да, конечно! — встряхнулся реаниматолог и подошел к своему коллеге.

— Скажи, что это за осколок, по-твоему? — спросил оперирующий врач, зажав в замке изогнутого корнцанга крупный окровавленный обломок.

— М-м-м… судя по толщине, изгибу и остатками синхондроза, это часть второго или третьего ребра, — опытным взглядом определил медик.

— И я так подумал, — шепотом ответил собеседник. — Но что тогда вот это?!

Илья Евгеньевич ткнул окровавленной перчаткой в рассеченную грудную клетку с… полным комплектом ребер?