class="p1">Как последний романтик –

Дон Кихот из Ламанчи.

* * *

В Париж перенестись без визы,

Где спят над Сеною мосты.

С бульваров мокрых на карнизы

Летят осенние листы.

Монмартр, не на холсте, не в раме,

Дождливой дымкою обвит,

И Шербурская мелодрама

В холодном воздухе звучит.

А здесь рябин осенних гроздья

Средь подмосковных дач рябят.

Со станций рыночные розы

Несут в осенний листопад

И скоро уж подступят сроки,

Когда не кинешься в бега,

Когда бессильны будут строки,

Как одинаковы снега.

Тогда опять, всех ближних ближе,

Прихлынет давняя мечта

В объятья кинуться к Парижу

Вдруг, безрассудно, очертя.

6. Пушкинский венок

* * *

Царскосельская сирень

Сирень цветет на островах,

Средь царскосельской тишины.

В озерах, словно в зеркалах,

Ступни богинь отражены.

Ночами, с мраморных ступень

Они спускаются к воде,

И кружит голову сирень,

И ветки клонятся к звезде.

И по ночам, на берегах,

3вучат здесь возгласы и смех.

С венками нимфы на лугах

Резвятся, полные утех.

В кустах акаций промелькнет

Нагой девичий силуэт.

И кто-то в воду соскользнет,

Промчит лесной кордебалет.

Но только луч скользнет едва,

И день проступит над водой,

Безмолвны стынут острова,

Умолкнет разговор ночной.

И где застиг их свет звезды

С земли свой не подняв наряд

Совсем продрогнув у воды

Нагие статуи стоят.

* * *

Пушкин в Тавриде

Мне крымский является Пушкин.

Он видит с горы Аю-Даг

Приземистую Алушту,

Скалистый и желтый Судак.

Он ветрен, горяч, саркастичен,

Прощается с морем, грустит.

Он мальчик еще романтичный,

Но скоро свой ямб остудит.

И старый Гурзуф, кипарисы,

И теплое море в ночи,

Тавриды скалистые мысы –

Все южной поэмой звучит.

И может прощание с морем

В нем было прощаньем с собой,

С друзьями, с востоком, с Босфором,

С безоблачной детства судьбой.

И верно сквозь пенные бурки

На море и тающий дым

Декабрьский мятеж в Петербурге

Уже вырастал перед ним.

* * *

Полотняный завод

Затерянное в глухих местах калужских,

Стоит имение Натальи Гончаровой.

К ней в этот дом он приезжал,

Входил, смеясь: морозный, шумный, в русской шубе

И в комнатах вдыхал тончайший запах

Ее духов любимых.

И говорил себе, что здесь он муж,

Ее, Наташин, и вспоминал,

Как был он женихом-ревнивцем,

И вздыхал: Наташа,

Ну, наконец, мы снова вместе, женка.

Она же, вся сияя,

По-французски говорила: Alexander,

А ночью называла только Сашей

И сплетались руки, и шептали губы…

* * *

Двойная дуэль

Срываются с веток снежные хлопья

Под Санкт-Петербургом в лесу.

От выстрелов падает снег, словно хлопок,

На мертвую полосу.

Здесь так ослепительны белые снеги,

Где Черной речки прорез.

И в Пушкина холодно целит Онегин,

И в Ленского метит Дантес.

Далекими шпилями город темнеет

За дымкою зимних полей,

Где легкой поземкою снежною веет,

Но здесь тишина средь ветвей.

Душевных сомнений не знает обузы

Жалкое племя повес.

И это в поэзию – в юную музу

Стреляют Онегин – Дантес.

Как денди воспитаны, в холе и в неге,

Талантов не берегут.

В саму поэзию целит Онегин

И рифмы судьбу предрекут.

Вы оба под пулями, Пушкин и Ленский.

Убийц ваших участь жалка.

В поэтов с наивной душой геттингенской

Бьют с лету, наверняка.

Века не растопят белые снеги,

Где Черной речки прорез.

В поэзию холодно целит Онегин

В поэта стреляет Дантес.

7. Ветер странностей любви

* * *

Про юных чаровниц Шекспира -

Пажей прелестных и блудниц,

Божественных, как юность мира,

В любви не знающих границ,

И вдохновенных и пьянящих,

На сцене и в любви – актрис,

Про юных ветрениц, разящих

Сердца клинком из-за кулис.

Про них, средь бурь, под парусами

К нам по волнам летящих фей,

Зовущих дерзкими глазами

С бортов пиратских кораблей,

В глухую ночь и в непогоду,

И в полдень, когда ветер стих,

Их юной дерзости в угоду

Слагаю этот быстрый стих.

В них тайны все, открытья мира,

Бродяги, братья по крови.

И треплет волосы ревниво

Им ветер странностей любви.

Глаза их в блеске ночи лунной,

Заглянешь, словно сгинешь прочь,

Венецианскою лагуной

Манят в Двенадцатую ночь.

Где невозможное возможно,

Пусть бой, пусть пир среди чумы…

И тщетна вся предосторожность

Пред юным натиском любви.

* * *

О, это золото волос

Твоих, влюбленная Джульетта!

Ты говорила о любви

С Ромео пылким до рассвета.

Но от тебя бегу я прочь,

Где моря вольная картина.

Царит «Двенадцатая ночь»

В покоях герцога Орсино.

И золотом озарены

Морей неведомых просторы,

Где все друг в друга влюблены

И вянет яблоко раздора,

Где дышит синева в глазах

Блистательной венецианки,

Что смуглою рукой в перстнях

Зовет с подушек оттоманки.

Закатом вся освещена

Венецианская лагуна,

И кораблей теснится тьма,

И сыплют золото со шхуны.

* * *

Боттичелли – юность и грация,

И порывистость и любовь.

Как изломы южной акации

Средиземной красавицы бровь

И жгуты из волос вокруг шеи

Парусами бьют на ветру

У летящей солнечной феи

В мир явившейся поутру.

И художник крылатой богине

На картине вздымает персты.

Цвет зеленый и красный, и синий

Вместе с золотом льет на холсты.

* * *

Эта женщина, как гроза,

Всем вокруг себя угрожала.

И сверкали ее глаза,

Словно молнии и кинжалы.

Эта женщина, словно шквал,

Что неистовствует и лютует,

Всех вокруг себя раскидав,

То затопчет в грязь, то милует.

Но влечет ее темная мгла.

Словно кони промчались лихие,

Буря, краем коснувшись, прошла:

То ли женщина, то ли стихия.

8. Часы идут

* * *

Ты жив. Ты в окруженье жизни

И солнцем ласковым согрет.

В душе живут простор отчизны,

Твоей любимой силуэт.

Ты ощутил дыханье неба

В орбитах золотых стрекоз,

Связал в единстве быль и небыль,

Природы солнечный хаос.

И век весь суждено метаться,

То ненавидя, то любя,

Пока, в том сможешь ли признаться,

Смерть упорядочит тебя.

* * *

Простор

Я выхожу в раздолье,

К обрыву на реке.

Вдали на ровном поле

Встал город, как макет.

Лесной простор прозрачен,

Невозмущен,