Поставив точку, Мишаня перечитал написанное, задумался, покусывая пластмассовый наконечник шариковой ручки.

Последнее, заключавшее текст слово показалось ему не совсем точным, и он вписал поверх зачеркнутого «не под силу». Вместо «злая» вставил «недобрая», но, поразмыслив, зачеркнул и его, заменив на более нейтральное — «темная».

«Так, вроде, лучше», — пробормотал он и в очередной раз пробежал предложение с начала и до конца, стремясь воспринять его во всей полноте и завершенности. В одном месте следовало исправить грамматическую ошибку, в другом не хватало запятой, чтобы уточнить смысл, привести его в соответствие с нечаянным, хрупким, пока еще только вызревавшим сюжетом.

Мишаня внес поправки, отодвинул черновик, сцепил замком руки и, глядя со стороны на неровные, испачканные пометками строчки, с удовольствием потянулся, хрустнув суставами.

Последний вариант его в общем-то устраивал. Можно бы, конечно, поработать еще, закрутить поэффектней, тонко намекнуть на символическое, чуть ли не зеркальное («Зеркальное — это хорошо, — подумал он, — зеркало вообще должно играть особую роль. Как обязательная деталь самого процесса опознания (или самоопознания?). Да, именно зеркало и еще какой-то повторяющийся набор предметов, стандартных ситуаций, объединяющих, ставящих героев как бы в равные стартовые условия — это обязательно»), намекнуть на зеркальное (вернулся он к прерванной мысли) отражение судьбы мужчины в судьбе мальчика, с которым столкнулся на улице возле прокуратуры («А может, лучше перенести встречу во времени, чтобы мальчик ждал его не после, а за несколько часов до опознания?») но — не начинать же сначала…

«Нет, пусть останется так, как есть», — решил Мишаня. Все еще, возможно, придется изменить, и тогда выйдет совсем другая история, и совпадение, кажущееся сейчас счастливой находкой, вовсе не понадобится, окажется ненужным, даже лишним.

Он вырвал из конца тетради чистую страницу, аккуратно переписал предложение набело и толкнул в плечо сидевшего впереди Василия.

— Тебе, — передал он сложенную вчетверо бумажку.

Внизу, на кафедре, под спускающимися амфитеатром рядами столов, немолодой тучный кандидат наук с круглым лунообразным лицом и короткими, словно игрушечными ручками продолжал читать лекцию.

Слушать было скучно, но и торопить Василия Мишаня не хотел (надо было дать ему время не только прочесть написанное, но и по достоинству это написанное оценить).

Он вздохнул, подпер кулаком щеку, прикрыл глаза.

Времени до звонка оставалось порядочно, и, убаюканный монотонным голосом лектора, он представил, что вот ему, Мишане Вихлянцеву, волею судьбы (рока? случая?) суждено в один прекрасный день отправиться на затерянный в океане необитаемый остров, где, в отличие от знаменитого Робинзона Крузо, ему предстоит остаться навсегда, до самой смерти, отрезанным от друзей, знакомых, от всех благ цивилизации, и что в компенсацию за это какими-то высшими силами даровано ему право выбрать себе спутницу — подругу, с которой проведет на острове остаток жизни.

Немудрящее это развлечение он придумал давно и прибегал к нему не впервые, а довольно часто, однако до сих пор оно не приелось, не надоело, — напротив, — всегда и безотказно выручало, помогало убить время, особенно на таких вот скучных занудливых лекциях, где сама обстановка не располагала ни к чтению, ни ко сну, ни к занятиям более серьезным и содержательным.

Он сознавал всю условность придуманной ситуации, ее сомнительность и даже нелепость с точки зрения здравого смысла, но оправдывал себя тем, что, существуя лишь в его воображении, игра эта никого не задевала, не ущемляла, никому не мешала и не приносила вреда. К тому же, при неизменном постоянстве цели, она оставляла широкий простор для фантазии — девушек на курсе было много, больше половины, ни одна из них не нравилась Мишане всерьез и достаточно сильно (что автоматически решало бы вопрос об избраннице), а потому и отдать предпочтение оказывалось делом не таким уж простым и гладким: всякий раз он останавливался на новой кандидатуре, в зависимости от ее личных качеств, собственного настроения, комбинации всяких других обстоятельств, а бывало и от ракурса, в котором видел попадавший в поле его зрения объект.

Так или иначе, мысль о том, как вместе с обретенной волей случая подругой они останутся вдвоем, одни, на горячем золотом песке у пустынной кромки океанского прибоя, как будут плескаться в лазурной коралловой бухте под жарким тропическим солнцем (не на Шпицбергене же, в самом деле, разворачиваться событиям!), как будут удить рыбу (удочки выбросит прибоем вместе со всякой другой необходимой и полезной снастью), как будут собирать кокосовые орехи, строить хижину и качаться в плетенном из лиан и пальмовых листьев гамаке, а главное, как начнут складываться и развиваться их отношения, предопределенные одиночеством, отсутствием выбора и оттого еще более сложные и пикантные — эта мысль возбуждала, томила душу, вызывала острое, ни с чем не сравнимое чувство и тайного стыда, и собственного могущества, и жгучего греховного любопытства.

Сегодня, перебрав всех, кого видел со своего места, Мишаня остановился на двух кандидатурах: Соне Нахимович и Танечке Жежере (к слову, ни та, ни другая раньше в потенциальные избранницы не попадали — в чем, собственно, и состояла вся прелесть Случая). Он чуть было не присоединил к ним еще и жену Василия — Любу, которая почему-то всплыла на периферии сознания (она, кажется, удачно совмещала лучшие качества обеих претенденток), но тут же и исключил: во-первых, как ни крути, жена друга, а во-вторых, выбирать следовало только из присутствующих — таковы были правила.

«Кто же из них?» — погрузился в раздумье Мишаня, переводя взгляд то на длинные стрельчатые окна, за которыми качались верхушки тополей и хмурилось преддождевое небо, то на ни о чем не подозревающих кандидаток.

Соня привлекала чисто внешними данными — прическа, обтянутая тонким свитером спина, пушистые ресницы, гладкая матовая кожа с вкраплинами темно-коричневых родинок у розового маленького ушка (остального в данный момент он рассмотреть не мог, но воображение помогало представить и остальное). Таня тоже была на уровне, но чуть покрупнее, чуть выше ростом, чуть пошире в кости, с внушительной грудью, шапкой пегих густых волос, подстриженных скобкой, плавной и тяжелой обводкой бедра, которое он наблюдал сквозь длинный разрез шерстяной юбки — справа от себя, в соседнем ряду, через проход между столами.

Шансы обеих были велики, но Соня как будто выигрывала в сравнении, одни руки чего стоят — тонкие, с аристократически холеными пальцами,