– Скиф!.. Мы – твои дети!

Он сшибся с передними, бил палицей быстро и мощно, стараясьпоразить как можно больше врагов, вокруг падали с криками, он сам ощущал удары,толчки, в него метали дротики, били со всех сторон, кровь потекла по лбу вглаза, он чувствовал ее и во рту, бился из последних сил, уже молча и страшно,нападающие еще кричали, но уже не так люто, в криках злобы чувствовалась ирастерянность, слишком много жизней отняли эти двое, но и упускать нельзя, мужчинавсегда опозорен, если дает врагу уйти неотомщенно…

Рус услышал и зловещий свист, понял сквозь боль в черепе,что их стараются достать стрелами, дабы не бросать в огонь боя новые и новыежизни, с ревом вскинул палицу:

– Скиф!

Голос его был хриплый, как у Чеха, он сам успел этозаметить, пальцы скользили по липкой от крови рукояти, он бросился на врагасам, мужчина не ждет гибели, как вол на бойне, он умеет прыгнуть навстречу исхватиться с самой Смертью… как вдруг двое прямо перед ним упали с седел, апотом начали падать и другие. Из пыльного облака вырвался конь с залитой кровьюпопоной, седло свесилось под брюхо, а всадник волочился следом, запутавшись встремени, загребал обеими ладонями разбитую копытами землю.

В пыли как призраки страшно проступили словно в желтомтумане фигуры всадников. Сердце Руса екнуло. Затем из пыли вынырнул Лех, он всееще был на коне, забрызган кровью, глаза дикие.

– Рус!.. Рус!

– Здесь я, – откликнулся Рус.

– Цел?

– Как младенец в люльке.

– Но ты в крови!

– А ты?

Лех засмеялся с облегчением, крепко обнял, наклонившись сседла. Руки его дрожали, на плече была глубокая царапина. В спине торчалитри стрелы, но явно не сумели пробить волчовку. Только сейчас Рус ощутил, чтоспина ноет, исклеванная чужими стрелами. Все-таки у земледельцев нет той мощи вруках, чтобы верно и мощно послать стрелу.

– Расплескали чужое вино! – сказал Лех со смехом, нотут же его лицо помрачнело.

– Что случилось? – встревожился Рус.

– Тебя хоть ранили…

– Разве это раны? – отмахнулся Рус.

– Все-таки кровь. А у меня и того нет…

Из пыльного облака вынырнул на огромном белом жеребце Чех,массивный, как скала, но злой, как снежный демон. Лицо было страшное, и Рустоже подумал тоскливо, что Лех прав, лучше получить удар топором по голове,тогда бы старший брат пожалел, позвал лекарей.

– Брат! – закричал он торопливо. – Ты опять спаснас! Как ты догадался, где мы будем?

На лице Чеха было сильнейшее отвращение, и Рус запоздалопонял, что опять ляпнул глупость. Чех презирает догадки и предположения,называет их забавами волхвов, он всегда рассчитывал и пересчитывал, действовалнаверняка, безошибочно, а с волхвами советуется из почтения к старшим ирасчетливого вежества.

– Зря я это сделал! – рявкнул Чех так страшно, что коньпод ним прянул ушами и чуть присел. От громового голоса взлетели разочарованныевороны с ближайших кустов: во время схватки приближались, присматривались, когоиз братьев начнут клевать первым. – Прибили бы вас, меньше бы бед на нашиголовы! Вы как две чумы на все племя!..

Мимо проехала Моряна, окатив Руса ледяным взором.В руке богатырь-девицы был исполинский топор, по рукоять залитый кровью, сприлипшими к лезвию волосами. Поляница тяжело дышала, ее могучая грудьвздымалась как волны в бурю. Плечи и руки покраснели, словно она вывозилась вмалине. Рус на богатырку косился опасливо и почтительно. Никто не знал ееполной силы, но у нее был такой огромный топор, что не всякий поднял бы и двумяруками, но все видели, как Моряна скачет, будто дочь грома, на диком коне, однойрукой взмахивает с легкостью топором, а другой – принимает летящие стрелына щит размером с дверь сарая.

Безрукавку из волчьей шкуры она, как и почти все воины,носила на голое тело, только в отличие от мужчин скрепляла на груди тонкимкожаным шнурком, оставляя полоску открытого живота до поясного ремня, широкого,с двумя швыряльными ножами. Гридни откровенно пялились на края молочно-белыххолмов, втайне надеясь, что при очередном могучем вздохе шнурок лопнет. КогдаМоряна вздыхала, шнурок натягивался и дрожал, как тетива, полы волчовкираздвигались до предела, и тогда умолкали разговоры, все пялились завороженно…но Моряна переводила дыхание, и снова воображение дразнили только самые-самыекраешки белых курганов.

Люди Чеха быстро и умело добивали раненых. Уцелевшиеповернули коней, но их догоняли, били в спину, пока последний не пал подкопыта. Те два десятка коней, которых Чех вел отдельно, не изнурял работой,сейчас показали, что стоят своего корма.

Среди раненых с длинным окровавленным ножом неспешно ходилБугай, огромный как гора, медлительный, чудовищно сильный. Он переворачивалчужаков, умело вспарывал бока, с треском выдирал окровавленную печень, ещетрепыхающуюся в ладонях, жадно пожирал, шумно чавкая и подхватывая широкимязыком струйки крови.

Чех опять прав, подумал Рус тоскливо. Он ощутил себя слабыми маленьким. Опять навлек беду на все племя, а Чех в который раз спас, опятьвсе предвидел, рассчитал, даже малый отряд заграждения, так необходимый наместе, все же снял и послал именно в то место, куда они завели погоню…

Он слышал, как Чех орал и выговаривал Леху. Тот повесилголову и даже не оправдывался. Рус тихонько вернулся к женщине. Она сидела впыли на обочине дороги. Лицо ее было бледным даже под слоем грязи, губузакусила от боли. Рус требовательно протянул руку, она послушно встала, ноохнула и упала на бок.

Он соскочил на землю, подхватил на руки. Ее тело былолегким, странно горячим, ноздри уловили дразнящий запах, сердце сладко заныло внепонятной тревоге. Он отнес и посадил на коня, прыгнул в седло, и все времякончики пальцев подрагивали от сладостного прикосновения. Возможно, это в самомделе демон. Суккуб, так зовут демонов, которые соблазняют и спят с мужчинами.О такой женщине-демоне он и мечтал знойными летними ночами, когда воздухнапоен ароматом трав, когда кузнечики верещат брачные песни, когда всепаруется, призывает, поет, тешится, а он, сцепив зубы, лишь шепчет себе горячо,что вот когда завершится Исход, когда выберутся целыми, когда прибудут нанезанятые земли…

Женщина что-то лопотала, показывала пальцем то на своенежное тело, то на убитых преследователей. Рус переспросил:

– Одеться хочешь?

Она кивнула, снова указала на поверженных. Рус бережно снялее с седла, ладони задрожали от желания сдавить ее так, чтобы из нее брызнуло горячим.Женщина коснулась ногами земли и тут же подбежала к убитому. Рус смотрел, какона раздевает чужака, нагнулась, из-под его волчовки вздернутые ягодицыоттопырились и слегка раздвинулись.

В чреслах пробудилась ярая мощь, кровь вскипела отлютого желания. Воины добивали раненых, снимали пояса, сумки, сапоги, а онухватил ее огромными ладонями за пышные ягодицы. Она оглянулась, но нераспрямилась, ее пальцы вцепились в ворот широкой рубахи убитого, и он овладелею яростно, быстро, неистово, так что его закрутила дикая судорога восторга, онвскрикнул мощно, выдохнул так, что едва не поджег воздух горячим дыханием, снеохотой отпустил ее плоть. На ягодицах остались кровавые пятна, как от кровиубитых, как и от его жестких, как черная бронза, пальцев.