– Попытаетесь сбежать? Что будете делать?

«Тот, с круглыми очками, говорил, что мать хотела меня навестить. Может и она угодила в эту крепость? Неужели она уже несколько дней в этих же стенах, а я ничего не знаю?»

– Ваша мать погибла.

Гён Ран молчит и смотрит на свои руки, сложенные на коленях. Глаза обжигает изнутри, горячая, жидкая и солёная боль рвётся наружу, но она стискивает зубы.

– Нет, её убили не мы, – отвечая на незаданный вопрос, говорит Кавада. – Это был несчастный случай. Таких в последнее время всё больше. Если бы мы хотели убить её, то сделали бы это ещё тогда, когда в вашем лесном домике были схвачены предатели.

Пальцы сводит от чрезмерного напряжения, но это всё, что она может себе позволить – сжать руки до ломоты в суставах. Руки – это всё, чего он не видит.

– Ваши младшие родственники остались с соседкой. С той, что живет за вашим задним двором. И мы не будем привлекать их к рассмотрению и допросу, хотя мальчик уже совсем взрослый.

– Чего вы хотите? – поднимая ненавидящие глаза, спрашивает Гён Ран.

– Перефразируя вопрос, уточню, что хотеть мне нечего, а вот вам кое-что нужно.

– И что же я должна сделать?

– Вернуться, общаться, разведывать и докладывать, – пулемётной очередью выстреливает Кавада, безотрывно глядя ей в глаза.

Гён Ран ухмыляется.

– Нет? – Он приподнимает густые брови. – Уверенны?

Ей даже ответить нечего – сам всё понял.

Да, она хочет, чтобы дети дожили до конца войны. Да, она хочет, чтобы они засыпали каждый день в своих постелях, ели по три раза в день и не боялись выходить на улицу. Да, это возможно, только если она вернётся домой и возьмёт хозяйство в свои руки. Но после войны дым рассеется, и селяне поймут, кто был доносчиком. Что тогда станет с Мин Хо и Ин Су?

Человеческое презрение – худшее из всех зол. Сродни жалости.

– Значит, я могу отослать вас с часовым прямо в камеру пыток?

Гён Ран встает с места и разглаживает халат. Либо он станет красным, либо её будут сечь голышом. Хорошо, если только сечь. Разговоры о Нанкине[2]до сих пор звучат в её ушах, хотя прошло уже несколько лет.

Кавада тоже поднимается из-за стола, и Гён Ран ждёт, что он подойдёт к двери, но он приближается к ней, почти так же, как тогда, во дворе, перед расстрелом найденных повстанцев.

– Сколько дней ты не ела? – спрашивает он, и Гён Ран не может понять, шепчет он или говорит в полный голос. – Неделю? Пять дней? Странно, что ты до сих пор сохранила ясность ума.

Она даже не отстраняется, как и в первый раз, оставаясь на месте и чувствуя, как по телу расходится первая волна настоящего животного страха. Кажется, ей ясен приговор. Он с самого начала знал, что она не станет шпионить. Он знал, что её мать мертва, и дети нуждаются в опекуне. Он распорядился, чтобы для неё приготовили воду и дали чистую одежду. Проклятая японская чистоплотность. И дверь абсолютно глухая – ни окошка с решётками, ни глазка. И за всё время, что она здесь, в коридоре не прошёл ни один часовой.

– Что будет, если я откажусь? – Она снова идет напролом, испугавшись своей участи. – Что если не захочу?

– Ты умрёшь. Рано или поздно.

– У меня есть возможность остаться в живых?

Руки Кавады невесомо прикасаются к белому халату, очерчивая контур её груди. Гён Ран прижимается поясницей к столу, почти усаживаясь на деревянную доску, только бы оставаться подальше. Кавада ухмыляется.

– Больше никаких вопросов. Пока не поешь и не переоденешься, никаких вопросов.

Странное дело – в первые дни голод нестерпимо силен, но стоит пережить это время, как желание есть напрочь отпадает, и после этого проглотить даже пару рисинок становится непосильной задачей. Гён Ран послушно пытается впихнуть в себя ещё пару кусочков рисового шарика, но неприятное ощущение в животе заставляет её остановиться. Не обязательно учиться на медика, чтобы знать, что после длительной голодовки к еде нужно подходить с особой аккуратностью. Она молча отодвигает чашку подальше и смотрит на капитана Каваду, который сидит напротив неё и читает газету. И откуда они берут японские газеты в такой дали от дома? А может быть, он привёз с собой свежие выпуски из Японии? Вернулся он совсем недавно, так что такое вполне возможно.

– Уже закончила? – уточняет он, хотя отставленная чашка говорит яснее всяких слов. – Тогда вставай и пойдем.

Он идёт впереди, уверенно выводит её из здания и усаживает в машину с открытым верхом. Гён Ран никогда ещё не ездила на машине, всё время обходилась автобусами и трамваями, так что сейчас чувствует себя не очень хорошо. Тем более на улице белый халат на голое тело ощущается совсем неловко – словно она вышла на люди полураздетая. Каваду это не смущает, и он везёт её в противоположную от посёлка сторону, не объясняя своих действий и не глядя на свою спутницу. Она исподволь наблюдает за ним, отмечая, что ему, должно быть, не больше тридцати. Совсем ещё молодой для такого ответственного звания, Кавада, скорее всего, достиг успеха на службе благодаря военному положению, которое быстро выявляет истинные способности каждого человека. Пришёл и ее черёд показать, что для неё в жизни главное. Выраженные скулы, немного заостренный подбородок, суровый рельеф лица и чётко очерченные губы вкупе представляют достаточно привлекательную картину, но Гён Ран всё равно не находит в нем ничего красивого. Возможно, только тёмные пронзительные глаза можно назвать таковыми.

– Будешь работать в моем доме, – заметив её взгляд, говорит Кавада. – Следить за чистотой, вести хозяйство, оказывать медицинскую помощь, если потребуется. Ясно?

Гён Ран кивает, предпочитая ничего не говорить. В последнее время она редко размыкает губы, но каждый раз после этого начинает говорить всякие гадости и не может остановиться.

– Твои младшие родственники в безопасности. Ты ведь этого хотела? А когда нам настанет конец, вернешься к ним, как ни в чём не бывало.

Стало быть, её слова задели безразличного на вид капитана. Хотя, чему тут удивляться.

– Больше походит на сказку, – говорит Гён Ран.

Получается, что он будет давать ей кров и держать в своём доме, пока не наступит мирное время? А после того, как войска уйдут, просто отпустит к Мин Хо и Ин Су? Гён Ран в свое время прочла немало разных книжек, но такого ещё никогда не встречала, даже в вымышленном мире. В чём же его выгода? Без этого никак не обойтись.

– Ты будешь спать со мной, – прямо говорит Кавада на той же тональности, что и всё предыдущее. – Это вовсе не сказка.

Гён Ран чувствует, что воздух переполняет лёгкие, но не знает как выдохнуть, чтобы он не заметил её волнения. Так вот в чем причина? После такого она, конечно, вернется к своим младшеньким, но о замужестве и думать забудет. Кому она будет нужна после японского капитана? А что, если люди узнают о том, что с ней произошло? Разве избежишь пересудов?